Вряд ли. У иконы рядом с ящиком свечи также потушены, словно головёшки воткнули в странный шар на ножке, и они топорщатся вверх, смотря со скорбью на тебя своим черным многоглазьем. Пытаясь отогнать несвойственные себе странные мысли, начинаю оглядываться по сторонам. Делаю оборот на девяносто градусов и меня как будто прошивает чужим взглядом. Я не могу сказать, кого именно я увидел. То есть, увидел-то молодую женщину, я помню это совершенно точно, но воспоминания эти словно мозаичные. Вижу строгое длинное платье, угольно-чёрное, ниспадающее почти до пола, мелькает красно-фиолетовый платок, от вида которого у меня подкатывает к горлу большой тягучий ком, и я почему-то вспоминаю вывалившиеся на асфальт и мелко подрагивающие внутренности уличного пса, которого на моих глазах сбил грузовик, когда я был ребенком. Врезалось в память точеное восковое лицо с горящими черными глазами, живущими как будто отдельно от неё, с большими зрачками, немигающими и смотрящими словно сквозь меня. Если бы меня тут же попросили описать её внешность, я бы не смог рассказать ничего внятного. Вот только при этом я никогда уже не забуду этот нечеткий образ. Я как будто врос на несколько секунд в камень пола, не понимая, зачем продолжаю смотреть. Обостренно четким, идеально выверенным движением запечатлелось то, как она перекрестилась на очередных словах такого далекого уже в моём сознании священника. Серебряного цвета ногти средней длины, немного заострённые на кончиках, тонкое запястье, черный узкий браслет из сплетающихся полос металла. Она стояла прямо за колонной, которую я обошел до этого, поэтому я и не мог заметить её раньше. Видел ли её ещё кто-нибудь? Не знаю. Наверняка, ведь должна же была она прийти сюда вместе с остальными. Но эти мысли возникли уже позже. Тогда же появилась другая, неожиданная и сумбурная: чувствуют ли остальные такую же тошноту, глядя на её шарф, похожий на только что свернувшуюся кровь из вены, и холодеет у них всё внутри при виде этих немигающих буркал, как это происходит сейчас со мной? Ноги уже оторвались от пола в резком усилии – развернуться туда, обратно, куда-нибудь, а голова не успевала – глаза отлипали от незнакомки с почти слышимым липким чавканьем. Не знаю, было ли мне холодно или горячо, да и вряд ли я осознавал это, уцепившись лишь за подрагивающую мысль – я шел к ящику, я хотел поставить свечу, я просто ехал мимо и зашел сюда, я не схожу с ума. Руки у меня дрожали так сильно, наверное, первый раз в жизни, и мне было всё равно, горят ли остальные свечи или нет – я ткнул первую свечу в маленькую горящую лампадку, почти затушив её, и тут же вторую. Оказывается, мои пальцы жили своей трусливой жизнью и мяли желтые, гнилостного оттенка свечи, изогнув их и сделав похожими на извилистые побеги какого-то растения, жирного и липкого на ощупь. Вставив их с третьей попытки в гнезда, пытаюсь перекреститься, не попадая рукой ни в лоб, ни в сердце, и позабыв все слова поминания. Шепчу «пусть
