Таня снова перемешала многоцветный коктейль в креманке. Мороженым это точно уже не назовёшь. Попробовала на вкус.
«Может, ну её? – подумала Таня.– Эту веру в него, и веру – ему. Достаточно теперь одной-единственной веры – в нас?»
Арсений смял и бросил обёртку от «многоэтажного» бутерброда на поднос. Вытер губы и пальцы салфеткой. Его разбирало прежнее любопытство, хотелось задать Тане много вопросов о событиях четверга, но он не позволял этому прежнему любопытству управлять собой. Таня не захочет говорить о случившемся, Арсений не сомневался. Если она не хочет, значит не надо. Когда он только успел стать настолько чутким?
«У неё опасная работа,– думал Арсений,– опасная и неблагодарная. Что вообще может заставлять так любить других людей, чтобы становиться медиком? А если бы старикану пришло в голову убить Таню из зависти к её молодости и здоровью, от злости, что ей жить да жить, а он – дряхлый, смрадный и неопрятный – вот-вот испустит дух? Почему-то совсем не жаль было его, когда он умер. Это нормально? Наверное, в кино (да что ж я всё время про кино в последнее время?) налетела бы бригада реаниматологов или как их там. Начался бы план-перехват смерти. Крики, суета, всякие: «Мы его теряем!» Лучше бы уж врачам говорить: «Мы его ищем». Ищем в этом мире, но больше не находим. А теряет себя человек сам. Человек – сам себе исчезающий этаж. Всю жизнь человек делает что-то, чтобы однажды над ним прозвучала известная фраза: «Мы его теряем». И разве кто-то из медиков виноват, что его уже невозможно найти? Разве кто-то вокруг виноват, что старику приходится выпрашивать последнее желание столь изощрённым способом? И встреча с родными