– До гробовой доски, ваше велчество.
– Сашка, скажи, ну разве я плохой человек? Ну рублю головы, через себя переступаю, Сашка. Отечества ради…
– И больше надо бы, ваше величество.
– Молчать! Пес, собака! Царю! Пришибу, мать твою …
А за тысячи верст от походного царского шатра мать укоряла дочку:
– Анхен, что теперь делать? Позор ведь какой, на улицу нельзя выйти. Зачем ты писала те проклятые письма?
– Маменька, ну разве я предполагала, что кто-нибудь, кроме Людвига, будет читать мои письма. Он ведь иностранный подданный, дипломат. Какое вероломство! Мы любили друг друга. Что такого, если я писала ему. Боже мой, что за жизнь, что за страна– никуда не ступи, ничего не говори, никому не пиши.
– Зачем он возил письма с собой, зачем добивался идти с войском? У нас в Баварии то называется дразнить гусей. Зачем ему то было надобно?
– Маменька, он боялся обыска в его отсутствие, потому и возил письма при себе. И перечитывал, оттого что любил меня. А насчет войска, так он же посланник, где ж ему быть, как ни при войске, курфюрст требовал сведений, как идут военные действия. Они ж союзники. Он мне шепнул на прощанье, что делает все ради нашей будущей семьи. Людвиг страшно не любил армию, не любил попоек, которые при Питере сплошь и рядом, не любил истязаний солдат, их ран и страданий. Он любил читать Корнеля, Расина.
– Анхен, доченька, напиши что-нибудь сему Питеру проклятому, напиши, что сие было мимолетное увлечение, что ты раскаиваешься. Мне стыдно перед Модестой, она-то со своей семьей причем? А Филимон, а Виллим? Где нам жить? Остается одна мыза, но зимой в ней невозможно находиться.
– Маменька, мне тяжело сие сделать, но я напишу, хотя я знаю Питера. Ничего не поможет.
– Зачем ты его не любила? Высокий, сильный, красивый – и царь! Ах ты глупая моя девочка.
– Маменька, неужели не было красивее нашего отца? И сильнее, и богаче? А ты выбрала его.
– У меня, дочка, не было выбора между Иоганном и царем. Наверно, я бы выбрала царя.
– А я не смогла, маменька. Я очень хотела его полюбить, но не смогла. Я тебе не говорила, но он в первый же раз взял меня силой. Кому жаловаться: тебе, отцу, Лефорту? Франц передал меня Питеру, как вещь, как рабыню. Я вытерпела ради вас всех. И дальше терпела. Как любить его, если он после ужасной казни стрельцов приехал ко мне со следами крови на обшлагах и ботфортах? Как ласкать его, какие говорить ему слова?
А он любил, чтобы его утешали, чтоб говорили ласковые слова, чтоб гладили. Я не могла выжать из себя ничего. Он ни разу не пришел ко мне трезвым, ни разу не спросил, как я себя чувствую. Вечно пьяный, изо рта несет, как от дикого медведя; ноги грязные, потные, вонючие; руки с необрезанными, покрученными, обкусанными ногтями, видно больными, под ними грязь черная.
Ест без вилки, без ножа, мясо разрывает руками, как зверь; на столе, на полу остается куча объедков; смеется хищно, злобно, глаза