Егор Егорыч ничего ему на это не сказал, чувствуя, что внутри у него, в душе его, что-то такое как бы лопнуло, потом все взбудоражилось и перевернулось вверх ногами.
Крапчик, в свою очередь, немножко уж и раскаивался, что так взволновал своего друга, поняв, что теперь никаким рычагом не своротишь того с главного предмета его беспокойств, а потому решился вытянуть из Егора Егорыча хоть малую толику пользы для своих целей.
– Но когда же вы выезжаете отсюда? – спросил он.
– Завтра! – ответил Егор Егорыч.
– А не можете ли вы мне сказать, когда вы приблизительно из Москвы в Петербург приедете?..
– Через месяц! – сказал вряд ли не наобум Егор Егорыч.
Крапчик поник головой.
– Ах, как это дурно и вредно может отразиться на нашем общем деле! – произнес он печально.
– Поезжайте пока одни!.. Что я вам? Не маленькие! – окрысился на него Марфин.
– Один уж поеду, – подчинился Крапчик, – но, по крайней мере, вы должны снабдить меня письмами к нескольким влиятельным лицам, – присовокупил он жалобным голосом.
– К кому? – пробормотал Марфин.
– Прежде всех, конечно, к князю Александру Николаевичу, а потом и к другим лицам, к коим вы найдете нужным.
– Пока достаточно написать одному князю, – перебил Крапчика Егор Егорыч, – и, смотря, что он вам скажет, можно будет отнестись и к другим лицам.
– Хоть князю, по крайней мере, напишите, – произнес покорным голосом Крапчик, – и главная моя просьба в том, чтобы вы, не откладывая времени, теперь же это сделали; а то при ваших хлопотах и тревогах, пожалуй, вы забудете.
– Могу и теперь! – воскликнул Егор Егорыч и, проворно вынув из портфеля лист почтовой бумаги, на верху которого поставил первоначально маленький крестик, написал князю письмо, каковое швырнул Крапчику, и проговорил:
– Я тут прошу князя, чтобы он верил вам, как мне бы поверил.
– Конечно, так же бы, как и вам!.. Слава богу, мы до сих пор еще не различествовали в наших мнениях, – говорил Крапчик, кладя письмо бережно к себе в карман, и затем распростился с хозяином масонским поцелуем, пожелав как можно скорее опять увидаться.
Егор Егорыч, оставшись один, хотел было (к чему он всегда прибегал в трудные минуты своей жизни) заняться умным деланием, и когда ради сего спустил на окнах шторы, запер входную дверь, сжал для полного безмолвия свои уста и, постаравшись сколь возможно спокойнее усесться на своем кресле, стал дышать не грудью, а носом, то через весьма короткое время начинал уже чувствовать, что силы духа его сосредоточиваются в области сердца, или – точнее – в солнечном узле брюшных нервов, то есть под ложечкой; однако из такого созерцательного состояния Егор Егорыч был скоро выведен стуком, раздавшимся в его дверь. Он поспешил ее отпереть, и перед ним появился почтальон, подавший ему письмо, взглянув на которое Егор Егорыч был поражен, потому что письмо оказалось адресованным рукою племянника, а штемпель обозначал,