Когда я учился писать левой рукой, Лиза удивлялась: зачем ты так мучаешься? Ведь можно же диктовать. Речь у меня из-за болезни изменилась, но не очень. Можно понять, что я говорю, особенно если немного привыкнуть. Тем, кто постоянно общается со мной, дважды повторять ничего не приходится. Но диктовка мне не подходит. Все важные дела я должен обдумывать и записывать в одиночестве. Присутствие посторонних людей отвлекает меня. А дело, ради которого я выучился писать левой рукой, очень важное и ответственное. Да, у меня сначала появилась цель, а затем уже ради нее я начал заново учиться писать.
Без цели не было смысла затевать всю эту мороку. Я не помню, как учился письму в детстве, но в 60 лет это очень тяжело. Хуже всего то, что невозможно придерживать тетрадь другой рукой. Приходится изобретать приспособления. Мне изготовили пюпитр, который позволяет мне писать сидя в кресле. Работать за столом я уже не могу и стулья для меня не годятся. На старости лет стал «барином» – сижу в кресле или лежу в постели. Предпочитаю сидеть, поскольку лежа ни писать, ни читать не могу.
Признаюсь честно, что первое время после болезни я пал духом. Было такое дело. Слишком уж внезапно, неожиданно все произошло. Еще вчера я был полон сил, работал, строил планы на будущее, и вдруг моя жизнь перевернулась. Лежи, Лев Захарович, в койке, глотай порошки, ешь бульон да слушай радио. Больше ты ни на что не способен. Иждивенец! К счастью, уныние мое длилось недолго. Стыдно мне стало. Вспомнил я Николая Островского и других товарищей, которые, несмотря ни на какие болезни и трудности, до последнего вздоха продолжали оставаться в строю, продолжали работать. Ум у меня ясный, память хорошая, левая рука меня слушается, так что я еще могу приносить пользу.
Стоило мне воспрянуть духом, как у меня сразу же появилась цель. Я понял, чем мне следует заняться, нет – что я должен[2]сделать. Мне выпало счастье и огромная честь работать вместе с Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Наше знакомство состоялось