Соседские наши котята ежедневно появлялись на лужайке за калиткой, смотрели на меня вопросительно-тревожно, будто тоже что-то знали, только я не понимала ничего, и от этого непонимания было особенно беспокойно и муторно.
Подруга меня утешала, придёт, мол, твоя Маруська, куда она денется, кошка ведь, а кошки имеют привычку пропадать на какое-то время, а потом появляться. Привычку!.. Ей ещё и четырёх месяцев, скорее всего, не было, какие могли у котёнка появиться такие привычки, чтоб пропадать не первый день подряд?
Третий день был уже просто невыносимым. Я начала даже время от времени плакать, не в силах себя сдержать. Встретила на улице тех самых подозрительных мальчишек и с пристрастием, хоть и вежливо, их допросила.
– Это такая маленькая с розовым ошейником? – уточнили на всякий случай подозреваемые. – Она вчера ходила у дома номер девять…
– И у двенадцатого тоже… – подсказали двое других. Глаза у мальчишек были чистыми, честными, искренне мне сочувствующими, потому что в моих они видели слёзы. Но у моей маленькой кошки розового ошейника не было.
Мысли мои уже начали мне нашёптывать, что, ладно, мол, смирись, ну, придёт так придёт, а нет… тут уж главное, чтобы гибель её была безболезненной, без мучений (как будто я могла за это поручиться!). А возникли эти мысли оттого, что подруга моя мне рассказала, как работники коммунального хозяйства по спущенной сверху инструкции бездомным котам специально оставляют корм, в который добавляется яд. То есть их намеренно травят, потому что плодятся эти коты и кошки просто в геометрической прогрессии, где же на всех набраться хозяев?
Я была уверена, что Маруся не стала бы есть этот корм. Зачем? Она сыта, вкусно накормлена. К тому же, в ней ощущалось некое природное благородство, не позволяющее брать еду из чужих рук и тем более – подбирать где попало. Поэтому мысли мыслями, а сердце подсказывало: «Нет, этого не было. Она должна быть жива. Ищите».
К вечеру этого дня (была пятница) приехал сын. Он улетал отдыхать и пригнал на время отпуска к нам свою машину. Увидев мою зарёванную физиономию, от души посочувствовал, зная, как я уже привязалась к Марусе. Поздно вечером мы проводили его в город на электричку и, вернувшись домой, подъехали опять к огороду.
Фары светили в кромешную темноту. Темень и тишина, ни звука, ни шороха. Покричав в сентябрьскую ночь, уже безнадёжно и горько, «Маруся!.. Марусенька!..», я ударилась лбом о калитку и горько, навзрыд, не сдерживаясь и не стесняясь, заплакала в голос. Мне не хотелось больше открывать эту калитку и заходить в огород – без неё мне там нечего просто делать. Везде, на каждом моём шагу оставались следы её маленьких лапок. Без неё огород опустел. И почему исчезла именно