Когда мне об этом рассказал Да Понте, я взбесился, хотел бежать к императору с партитурой, мол я не допущу, чтобы моя опера была так изуродована. Но этот лис Да Понте, загадочно улыбаясь, велел мне приготовить на завтрашний день генеральную репетицию, а уж об остальном он позаботится сам. На генералку пришёл император и слушал из своей ложи с большим вниманием. Когда же в конце первого действия пошла немая сцена балетного характера между графом и Сюзанной, оркестр перестал играть, а актёры двигались на сцене как марионетки. Я прекратил дирижировать и смотрел с опущенными руками на эту комедию.
«Что это может означать?» – спрашивает император и зовёт меня к себе, а я вместо ответа подал ему партитуру и указал это место, которое сейчас было пропущено.
«Почему?»
Я не отвечаю. Тогда он обращается к графу Розенбергу и предлагает ему, как интенданту, объясниться. Розенберг, растерянно заикаясь, бормочет, что, мол, придворная опера не имеет балетной труппы, после чего император приказывает:
«Пусть ангажируют столько танцовщиков, сколько необходимо для этой сцены».
И через полчаса уже все были на месте. Немая сцена вместе с музыкой ожила и так понравилась Его Величеству, что он прямо из ложи выкрикнул:
«Вот теперь хорошо!»
За эту победу я позже, конечно, дорого заплатил. Мелкое начальство не прощает, если к вам благоволят сильнейшие.»
Граф Ностиц согласился:
«Если бы Его Величество знал, как часто он бывает жертвой именно тех мелких начальников, которые используют его переменчивое настроение и потом приносят приказы, якобы диктованные его волей. На этом он теряет многих хороших людей».
Моцарт подтвердил:
«Это так и есть. Йозеф – человек настроений. Это императрица Мария Терезия была как матушка, всегда добра и справедлива к тем, кто завоевал её доверие. Тот, кого она любила, был для неё как дитя, ни за что не даст его в обиду, особенно, если заподозрит какую-то закулисную интригу».
И снова заговорила старая дама с прищуренным взглядом:
«На самом деле, не каждый мог бы похвастать, что сидел на коленях императрицы, как вы, Моцарт. Ведь не секрет, об этом знала вся Вена и даже обсуждала, что вы себе притом позволяли критиковать самого императора!»
Моцарт:
«Каждому положено то, что ему соответствует. Кесарю – кесарево, а музыкантово принадлежит людям и Богу».
Его собеседница, понизив голос, укоризненно заметила:
«У вас высокое самомнение, маэстро, говорите об императоре и о Боге так, будто вы с ними на „ты“!»
Моцарт:
«Так уж получается, ибо, как император, так и Бог любят искренность. А я –