Так вот, собрался наш Платонов на промысел идти: все, что нужно, в котомку уложил, припасов и патронов поболе, запер избу свою, вдохнул духа лесного, смолистого, огладил бороду, да и по-о-о-шел вглубь леса, по тропинкам, токмо ему ведомым…
…Ужо третий день как Илья Гаврилыч в таежных уголках белку промышлял. С уважением взял зверька, сколько нужно было, и решил с добычей в обратный путь поутру собираться. На ночлег устроился в кедровнике: шалаш там из еловых веток сладил, костерок разжег, отужинал, чем Бог послал. Лежит в шалаше, отдыхает – за весь день-то хождения по тайге намаялся изрядно, сам не заметил, как сон его одолел.
Где-то недалече ухнул филин, добычу высматривая, кто-то осторожный, едва слышно ступая, прошелся по палой листве, бурундук, притаившись, остерегаясь недругов своих, тихонько жевал орешки, и над окрестностями пронесся смолистый дух вперемежку с запахом дождя. Крепко уснул охотник, а с гор ужо тучи набежали темные. Все небо клубится тяжело и смуро – ветер вдруг налетел порывистый, да с такой силою по деревьям ударил, что стали они раскачиваться, гнуться, аки тростины. Как будто судьба беду наслала – тяжелая ветвь на кедровнике вдруг треснула, переломилась и рухнула вниз, на шалаш охотника. Едва очнулся Илья Гаврилыч, а ногу ему и придавило, да так, что кость переломилась. Закричал, застонал охотник, в голове у него от боли помутилось. С трудом великим боль превозмогая, сбросил с ноги ветвь тяжеленную, кое-как задрал штанину, да ногу осмотрел. Эх, не свезло… Хорошо хоть, голова цела.
Пригорюнился Платонов, пот холодный со лба утер: как теперь, быть, что делать-то? С ногою ведь покалеченной до своей заимки не дойти – уж больно нога плоха. А тут, в насмешку будто, молния сверкнула ветвисто, затем и гром раскатистый грянул. Тучи тяжелые ливнем разродились, да так, будто грешную землю утопить хотели.
Промок до нитки Илья Гаврилыч, озноб его взял, стал он ветви ельника гуще складывать, от боли едва не крича, но не смог – упал на спину в изнеможении и застонал.
А дождь все хлестал, так сильно и со злобою какой-то, будто хотел таежный край, притихший себе силою подчинить.
Вдруг охотник ощутил тепло на щеке, словно кто-то добрый и ласковый его поцеловал. Открыл он глаза, а перед ним волк большой склонился. У Ильи-то Гаврилыча сердце в пятки ушло: сейчас хищник таежный рванет ему горло… Чего уж там говорить: пришла беда – отворяй ворота! Вышел серый на охоту, да не один, канешно, тут рядом стая должна обретаться. Потянулся за ружьем Платонов, глаз с волка не сводя, а тот возьми… и еще раз его в щеку лизнул. Тут-то охотник бывалый и понял – не убивать его хочет хищник серый, а пожалеть, приободрить, надежду на спасение ему вернуть. Спустя мгновение исчез волк, пропал во тьме, словно видение, будто призрак бесплотный, в пелене дождя нескончаемого размылся.
Усмехнулся горько