Дойдя до ворот, я в последний раз оглянулся на то пристанище, где я определенное время почувствовал себя необходимым. И тут прогремел гром. Пошел дождь, разыгралась гроза, уходить куда-либо расхотелось, погода испортилась.
Утром я слышал плач в спальне Рут, мне не хотелось ее посещать, потому как девчонка, расплакавшись, может захотеть мне отдаться, а я сейчас совершенно к подобному не способен, ибо при одной мысли о соитии, в моей голове всплывает образ Бенджамена, что являлся ко мне во снах. Она сама пришла ко мне, незваная гостья.
– Мне приснился Бенджамен, – мне поплохело от ее слов, однако усилием воли удалось сдержать себя в руках.
– Продолжай, – в этот момент мне хотелось повести себя наинаглейшим образом, проявив притязания к физической любви, чтобы она перестала мне доверять, ушла, и я больше никогда не имел бы с ней разговоров.
– Это был весьма странный сон. – Рут уселась на краю моего ложа, не спросив разрешения. – Мне привиделось, будто бы я уехала отдыхать в дальние края, насколько я помню из сна, это был Китай или еще какая-то очень далекая страна…
– Угу, – кивнул я, девичьи сны и толкование оных совершенно не увлекали меня.
– Вы не представляете даже, Доминик, какая прекрасная природа меня окружала! – какое это имеет отношение к Бенджамену, представить не могу. – В долине был старые заброшенный театр, куда я решила нанести визит в компании своих друзей, что на удивление очутились рядом.
– Давай ближе к делу.
– Я пришла в театр, а там проходили уроки танцев, и меня пригласил симпатичный молодой человек. Вначале я не узнала его, но это был Бенджамен. Он повзрослел и похорошел, и его глаза больше не сияли той наивностью, с которой он всегда смотрел на меня. Мы протанцевали с ним пару кругов вальса, и когда нас пригласили на польку, он вырвал свою руку из моей и скрылся, убежал. Я долго искала его глазами, но не нашла. А вечером мне пришло письмо, в нем почерком Бенджамена была написана всего одна фраза: «Тебе нет ни до кого дела, кроме себя». Вы представляете, Доминик? – мне стало жаль ее, и я пригласил ее лечь рядом. Рут заплакала.
И начался траур.
Я никогда прежде не справлял ничьи похороны, не отпевал и не видел покойников, не сталкивался так близко со смертью. Можно сказать, что прожил свою жизнь вполне спокойно относительно того, как обычно проводят свой век люди моего сословия. Я не был ни к кому привязан в своей жизни. У меня не было семьи, я жил и вырос в монастыре, безусловно, женском, монахини говорили мне, что моя мать умерла при родах, а отца никто не знал и не видел. Я не был любимцем толпы, и монахини относились ко мне спокойно и ровно, они заставляли читать Священное Писание и делать домашние задания по различным предметам. Возможно, если бы меня