Вскоре мне наскучило однообразие. И я предпринял главное путешествие в своей жизни – к святыням древней земли Иерусалима. Я шел пешком несколько месяцев, в этом было мое покаяние, и увидел святыни, распростертые под голубым небом, в зной, когда на улице совершенно нечем было дышать, но мне удалось помолиться и воззвать ко Христу.
После этого на перекладных я добрался до незнакомого места, неизвестной страны и там осел на какое-то время, а после встретил замечательную семью Теобальды и Мартина Мерк, что приютили меня и давали мне кров и пищу в течении долгого времени.
Весь мой рассказ был для того, чтобы любезный читатель мой осознал, что никогда в жизни еще я не сталкивался с лишениями и потерями, что разум мой полностью был поглощен собственными переживаниями, я даже ни разу не созерцал покойников, хотя был во многих местах, повидал разное, но ни разу не отпевал, только крестил. Скорее всего, тех, кого я крестил, уничтожали, и именно за этим меня и просили вмешаться, перед их смертью, но я старался отстраниться от подобных мыслей, я не жил, а существовал в мире собственных фантазий.
А теперь траур был рядом, и тот человек, по кому звонил колокол, некоторое, не самое долгое время назад, советовался со мною, разговаривал, посвящал меня в свои тайны и делился самым сокровенным. Я помню его молодость, ямочки на щеках и несмелую улыбку, наивный взгляд. У него было впереди очень многое, как мне казалось, но на самом деле Господь выделил ему совсем недолгий период существования на этой планете. Если мир наш покоится на трех черепахах или китах или подобных животных, видимо, кто-то должен служить их пищей.
Я вызвался отслужить службу в церкви, которая располагалась на территории владений семейства Мерк, хотя совершенно уже не помнил, какие молитвы уместны и какие ритуалы необходимо производить. Гроба не было, поэтому в церквушке, где собрались лишь ближайшие родственники, расположился портрет Бенджамена кисти городского художника Герберта Айвса, в застенках галереи которого я прятался от преследователей.
Мальчишка был изображен в реалистичной манере, его иконописное лицо было спокойно, взгляд подернут дымкой тщеславия, которую Айвс, видимо, пытался придать всем наследникам состояний, судя по тем картинам, что я имел честь лицезреть в мастерской. Однако это был вовсе не он, даже не тот Бенджамен, что предстал в моем кошмаре. Совершенно другой человек. Вот что может сделать с нами выражение глаз. Это основная часть портрета. Можно быть безобразным и уродливым, имея идеальные пропорции лица, если твои глаза пусты как у рыбы. Бенджамен со всей своей смазливостью смотрелся интересно именно благодаря глазам, он был настолько открытым человеком, что стоило лишь посмотреть на него, и сразу видно было абсолютно все его мысли, в особенности те, что он пытается