– Кого же?
– Ты спрашиваешь? – горько усмехнулась Лукерья. -Княжну Елену Глинскую.
– Что!? – племянник выпучил глаза. – Вот нелепица какая! – сокрушенно выпалил Шуйский.
– Называй, как хочешь! А дальше вот как управилось:
сгоряча, считая себя оскорбленным, Великий хан согласился взглянуть на Глинскую. Мой братец во всю прыть, как оголтелый, поскакал за княжной и мигом доставил ее! И государь, не шибко приглядываясь к литовке, тут же обвенчался с ней. (Весть).
– Невероятно! Государь очумел?! Да это, ни в какие сани! – буквально взревел Василий. – Легковерный муж! Где его честь?! Где рассудок?!
– Я не осуждаю Великого хана, – загорячилась тетушка. – Батька твой… подкузьмил.
– Боже мой… Как же так?! – забормотал Василий. Не найдя чем осадить захлеснувшее его огорчение, Шуйский наклонил голову и сдавил ее руками. Ему казалось, что раскаленная голова треснет от обилия новостей, а больше от потрясения.
Вспоминая прошлое, Лукерья не умолкала, поливая рассказ прорывавшимися обильными слезами. Она выплескивала все, что накопилось за все те годы. Тетушка говорила и говорила, словно секла племянника раскаленными жгутами по лицу, по мозгам, по телу, доставая до нутра.
– Однако того, на что братец надеялся, он не добился, – заметила Лукерья. – Потоптавшись у Великоханского порога, поугодничав, брат отбыл «не солоно хлебавши»: ни сладкого места, ни достатка не выхлопотал себе! Василий был облагорожен лишь небольшим поместьем – вот и вся награда от государя!
– Все одно не верится, что мой батька… стал причиной разрыва…
Лукерья строго посмотрела на племянника.
– А скажи, Васюня, получил отец поместье от хана?
– Получил… весьма хилое, – поник Василий.
– То-то же!
– Пока сего не знал, не было маяты, хоть и бедствовали с братом. А теперь покоя мне не видать! – сознался Василий.
Лукерья походила по горнице, поправила салфетки на ларях и уже почти спокойно произнесла:
– Нам не сразу открылись козни братца. А когда прознали, исправить было невозможно.
– Как жаль…
– Не то слово! Великое горе накликал брат на род Шуйских.
Василий Шуйский принимал сейчас на себя и укоры, и хлесткие слова. Обидные речи его не били, не ранили, они сумбурно проносились над головой, лишь задевая острыми крылами по больным местам, вызывая неприятный зуд. Он осознал явную вину отца и мог только сожалеть. Взяв сладкую коврижку, сжевал ее, не замечая, что съел.
– М-м-м… Теперь понятно от чего ссорились родители, – сознался Василий.
Тетушка Лукерья пристально взглянула на племянника, взвешивая, чью сторону он принял. Заметив на лице Василия сострадание, доверчиво продолжила:
– Так бы