– Влад, я хотела сказать: мы так редко ходим в кафе… – запинаясь после каждой фразы, проговорила Ирма, – да и вообще куда-то ходим, что сегодня, в общем, стоит сделать исключение.
– Ты это хотела сказать? – Уши парня покраснели от напряжения.
Ирма на мгновение запнулась, над головами обоих повисла непроницаемая тишина.
– Ну, я привела тебя сюда, чтобы сказать … – она медлила, – что я беременна. – Признание стоило Ирме немалых усилий.
Уши Влада захлопали, как крылья колибри, но улететь ему так и не удалось. Ирма сжала его руку. Теперь ему даже убежать не удастся. В глазах её была надежда. Алика поняла: сестра сильно уязвлена. Руки Ирмы были близки к тому, чтобы начать дёргаться, а на губах была стыдливая улыбка.
– Ну что скажешь? – выпытывающе спросила она. Парень по-прежнему хранил молчание. – Я ещё хотела сказать… – робко продолжила девушка, и Алике искренне хотелось поддержать сестру, но это было невозможно. – Переезжай ко мне, а? – с трудом закончила Ирма.
Последние слова заметно исправили положении – Влад закивал головой и шёпотом произнёс заветное «да».
Возможно, Алика, услышала бы что-то ещё, но к ней уже приближался официант, а заказывать еду не было никакой необходимости, да и расплатиться-то было нечем.
Глава 17
Крик
По клавишам били неистово и неумолимо. Казалось, все птицы замолкли, прислушавшиваясь к нарастающему крику. Сначала пианино всхлипывало, по-детски плакало и звало мать, затем, когда надежды не сбылись и дитя поняло, что оно осталось одно, пианино капризно захныкало и захлюпало. По нарастающей хлюпанье сменилось истерическими возгласами, которые, достигнув своего пика, резко оборвались. Началась ломка. В этой игре была вся жизнь. Подростковая ломка надрывалась и срывалась. Кисти стирались в кровь, и вместе с мясом стиралось то, что нельзя увидеть глазами. Но вопреки всему ещё звучали мягкие нотки, стон, мольба о помощи. Там был и плач навзрыд, и тихие слёзы. Вот раздался удар. Ударили по щеке, что-то внутри треснуло пополам. Единственные, едва прорезавшиеся светлые, добрые ноты исчезли. На смену им пришёл гнев, желание мстить миру. Явилась женщина, жадная на ощущения, потом – увядающая старуха, а после раздались шаги остывшего, но живого холодного существа.
У сонаты не было названия. Она сотрясала стены, то штурмуя их волнами, то поражая раскатами грома. В ней был плач, надрывающий грудь, и безумный крик. Слабо и сдавленно доносилась мольба о пощаде. Соната была яростной, соната была слёзной. В ней было битое стекло и вспоротые вены. Это была холодная, сломанная соната. Она не воспевала прекрасное, не поднимала дух. В ней пелось об отчаянии и о сломанных костях.
Исполнительницу, по правде говоря, мало волновали профессионализм и красота звучания. Главными были чувства. Обычно такая безнадёжно спокойная,