Мы окружаем, она встает.
На лице досада и раздражение; «Ну чего орете?» – буднично говорит она.
…Да и нам чего-то неловко: вдруг.
Чего орем, правда?
Мимо полянки, где мы обычно играем в футбол, а я, вратарь, «падаю» – отбиваю, а не ловлю, и меня ругают; мимо дороги в мелких кирпичиках, по которой я обычно выезжаю из Двора на своем толстошинном, тяжелом велосипеде, чтоб ехать «на кордон» или «по Задонскому» (шоссе), мимо этих неизбывных молодых тополей, лебеды, полыни и кленовых вовсе маленьких кустиков, мимо «известковой ямы», «мастерской», «прачечной», «погребов» с буграми и столбиками-отдушинами над ними, мимо этой стороны «химфака» и всего прочего, что Было, но чего уже Нет, – мимо всего этого мы ведем Эльзу к «огородам» в наш «штаб», чтоб она «сидела».
– У-у-у, кууу! У-у-у, кууу! – между тем тоскливо курлычет она по дороге: подает сигналы своим.
Явно подражая сычу-пустушке, что кричит по вечерам во Дворе.
Мы в сомнении: имеет ли право?..
А вот и огороды… вот площадка, где тоже в футбол и где я учился на велосипеде. вот те квадраты, где городки. чурки, биты. вон она, развалина – «больница костных туберкулезников.»
Бузина, лебеда у этой больницы – и там, у старокирпичной темно-красной стены, что отгораживает двор от той улицы.
Той улицы, что – уже Город.
Ведем, ведем.
– У-у-у, кууу. У-у-у, кууу.
Противный у нее голос вот в этом крике; вообще. вообще неловко. неловко нам эдак-то.
Куда мы ее ведем?
Куда, окружив вчетвером?
Бодрый, но тоже «притихший» Шакал; Генка, неловко хихикая; Славка, что идет сзади и уж делает вид, что это и не он ведет.
Смотрит в сторону, вроде что-то заметил.
И я – впереди всего: угрюмо оглядываясь…
У-у-у, кууу. У-у-у, кууу.
Сначала заунывно-раздельно, потом быстрее: второе это «кууу».
Так вот они условились.
Никого нет во Дворе, кроме нас.
Ведем мы Эльзу.
У-у-у, кууу.
Где ты?
Кто ты?
Отзовись.
Отзовись…
Кто это, кто это говорит?
Тоска смертная.
Да, и голос.
И отчего ныне, когда вновь мы одни в этом ясном, уж ясном мире, – я, думая о том и о сем, слышу из прошлого многое, многое, слышу и Шатова и Листенко, – но и это назойливое, «эльзино», злое, тоскливое:
– У-у-у, кууу.
У-у-у, кууу.
…Играем.
Играем.
Играем.
Играем в войну…
Сгинела ль польска?
Не получалось у меня с поляками. Самолюбивый народ. Приехали к углу Краковце Предместье – Новый Свят. И только поляки снова начали, что Рокоссовский не успел, что Старо Място было взорвано немцами полностью, что народ собирал деньги в сундук на площади, который мы и сейчас видели, и восстановил и еще восстанавливает Старо Място как оно было, теперь уж в деталях, – как дьявол повел меня, и я спросил:
– А что это за