– Да ты послушай.
Тянешься через стойку, собираясь взять соломинку, и едва не слетаешь с барного табурета.
Барменша рассеянно смотрит на тебя, а Мило шутит:
– Слушаю. Разумеется, пока ты в состоянии сохранять равновесие.
Пропускаешь его слова мимо ушей.
– Так вот, этот самый Потоцкий… По-моему, он был поляк…
– Как это – «по-твоему»?! Не уверен, когда он жил, – в восемнадцатом веке или в девятнадцатом, не уверен, поляк ли он… В чем ты вообще уверен…
Помешиваешь соломинкой в бокале с пивом.
– Ну да, да… Но суть не в этом… Меня поразила одна вещь.
– Что же?
– Слушай внимательно: однажды этот самый Ян Потоцкий – неизвестно, что ему взбрело в голову, – взял да отломал ручку от крышки серебряной салатницы. Ручка была в виде шара. Слышишь? Массивный такой серебряный шар. Отломал.
Останавливаешься и некоторое время смотришь на Мило, пока он наконец не теряет терпение.
– Ну и дальше что?
– И принялся полировать его, так, иногда, время от времени.
Мило с недоумением смотрит на тебя, потом достает сигарету из твоей пачки, лежащей на стойке:
– Что за идиотская история?
Улыбаешься:
– Вовсе не идиотская, а просто невероятная. Слушай дальше. Спустя три года непрестанного шлифования шар сделался совсем маленьким: величиной с пулю. И тогда этот Потоцкий взял свой пистолет – в те времена пистолеты заряжались через дуло, – засыпал в него порох, вложил шар и выстрелил себе в голову.
– И покончил с собой?
– Ну конечно покончил! – восклицаешь ты. – Разве так уж невероятно?
Мило морщится.
– Да представь только, – продолжаешь ты, – целых три года он шлифует его… Три года… Кто знает, как он это делал на самом деле? Может, в плохие дни трудился изо всех сил, а в хорошие вообще не прикасался к этому шару… Не говоря уже о самом поступке, почти артистическом: ведь, по сути, он выстрелил себе в голову своей собственной скульптурой.
– Ну не знаю, я не нахожу тут ничего особенного, – ворчит Мило.
– А потом, – сразу же прерываешь его, – есть еще одна поразительная деталь: сама по себе идея – спланировать самоубийство за такой длительный срок… В том смысле, что в один прекрасный день он принимает решение сделать это, а стреляет только через три года. Короче, мне кажется…
В баре прибавляется народу.
Мило пожимает плечами, рассеянно оглядывается вокруг и, помолчав немного, замечает:
– Знаешь, Витторио, плевать мне на твоего Потоцкого. Сейчас меня интересует только одно – мои собственные дела.
О боже, ведь опять начнет все с начала, думаешь ты.
Он читает твои мысли:
– Господи, Витторио, тебе не понять. А ведь это так важно. Я вот думаю порой: если мою жизнь представить в виде одного дня, то пробуждение, ничего не скажешь, было прекрасным, отличный завтрак – почти