Наблюдая за кошачьей свалкой команды, за вакханалией и сомнамбулической тоской экипажа, которая веселится ради забытья, капитан улыбался и радовался. Заметив, на вершине Эшлера, он приветствовал его снятием треуголки и громким криком:
– Все готово, милорд! Завтра повторится все, как встарь!
Эшлер ответил ему поклоном, а затем повернулся к Луне и своим собеседникам, собиравшимся уходить. Мейстер Экхарт и мессере Нери отправились отдыхать, ибо сон одолевал их тела, хотя дух протестовал. Герр Брант и господин Босх ушли равнодушными; такое зрелище они видят каждый день. Меняются только костюмы и лица, а души уже сочтены. Эшлер остался один.
Самое страшное, когда вглядываешься в море, в пучину черной воды, где плавают люди, зовущие друг друга, кричащие, молящие о помощи, об убийстве – спасительном прекращении муки – одиночества. Эшлер вглядывался в их лица, где читалась их судьба, слепленная из пороков, так как ни на что иное они не способны. Этот живой мусор был выброшен экипажем ради скорости, ради быстроты, ради собственной желанной свободы. Они выкидывали всех без разбора – детей, женщин, стариков, инвалидов, священников, торговцев, сумасшедших, ученых —ради того, чтобы заполучить милость и награду капитана, обещавшего им бессмертие и всепрощение, называемые ныне – успех или самореализация – на деле, кормление вод Леты и обитающих там демонов собственными собратьями-людьми. Эшлер знал, что хуже всего на свете. Он знал самый страшный грех. Он помнил свое самое гнусное преступление, за которое он и попал на службу к Люциферу.
Уснувший в темноте под бой часов,
Ушедший за порог без слов!
Скажи сейчас же, отчего нет стука
В сердце? Ужель тебя убила скука?
«Как дети весел был, мечтал и дрался
Каждый новый день – веселья карнавал,
Где я, взрослея, Амора наслаждения познал,
Но за любовью так и не угнался.
Суставы вывихнул мне мир жестокий
Тяжелою сталью сдавили мне грудь,
И Бог изгоев – среброокий,
По венам пустил мне бездушную ртуть».
Я за друзьями гнался, истратив свои соки,
Лишь ныне понял я, что все мы – одиноки.
Круг второй. Сломанные часы
– А вот и наш предатель, как дела у Пфеннига? – с ядовитой ухмылкой спросил Артур.
– Герр Шопенгауэр, я хоть и являюсь вашим почитателем, однако, полагаю вам незачем так язвить человеку, который не имеет отношения к вашим любовным неудачам с матерью, – ответил пожилой мужчина, с трудом произносящий слова из-за челюстного протеза, раскуривая при этом сигару.
– Вот, так мне и платят редкие и благодарные ученики – запоминают все, что я говорю. Открытия этого ученого никогда не будет полностью понято, а почему? Да потому, что принцип удовольствия