Но ты скажи червям, когда без сожаленья,
Они тебя пожрут лобзанием своим,
Что лик моей любви, распавшейся из тленья,
Воздвигну я навек нетленным и святым! – произнес нараспев незнакомец, и наклонившись, поцеловал в лоб покойницу.
– И свет волос ее горит, как бы огонь лучей,
Сияет жизнь ее волос, но не ее очей. – равнодушно произнес Эшлер.
– Прекрасные строки, милорд, но нам пора. Не волнуйтесь, арбалетный болт убьет ее завтра еще раз. Если любопытно, бездушный болт пронзит ей грудь навылет. Она будет умирать, парализованная страхом и шоком, захлебываясь внутренним кровотечением. Часы агонии, бессмысленной борьбы будут длиться около минуты, прежде чем она успокоится. И так вечно, но все во имя высоких идеалов, да и в конце концов – одно поколение забывает деяния другого. Придут новые люди, начнут новые войны и будут поражены еще миллионы сердец, которых до стрел и копий могла поразить любовь. А вон тот джентльмен прочтет им прекрасные оды, отпечатанные на печатном станке в типографии, сочиненные каким-нибудь клерком, который их не видел никогда. Забавно, знаете ли, милорд. Все же, не будем задерживаться, прошу вас, идемте, – артистично паясничал незнакомец, зазывая Эшлера за собой.
Как только путники пересекли поле, то обернувшись, Эшлер заметил, что все покрывается цветами и зарастает травой, обласканной лунным светом.
– Кровь – это жизнь, милорд. В этих краях вы еще не раз услышите об этом. Кровью пропитана земля, где теперь растут цветы, травы и деревья, и где лишь небольшие земляные холмики могут подсказать о произошедшем. Однако, никому это не интересно – эти мертвые должны быть далеко от живых, иначе последние заскучают, затоскуют и начнут впадать в черную меланхолию. Этого допускать нельзя ни в коем случае, иначе теряется всякий интерес к жизни и покупательская способность. Ведь правильно сказано: «пусть мертвые хоронят своих мертвецов» – учтиво пояснил незнакомец. Эшлер оценил шутку и ответил:
– «В самом деле, не пропадать же куриным котлетам де-воляй?» – как говорится в моем любимом романе.
Оба рассмеялись и продолжили путь во мраке.
Когда-то замки были оплотом рыцарства, грабежа, благородства и культа кровных уз. Теперь замок на вершине отвесного утеса потерял все: былую красоту, мощь, славу, блеск и даже имя. Никто из живых уже не помнит имени этого замка, претерпевшего несколько перестроек в угоду времени. Постепенно из могучей крепости он, под чутким руководством лучших умов Северной Европы и метко, безо всякой жалости, разящим молотом и резцом, обратился в оплот изгнания, одиночества, греха и готического мистицизма. Эшлер считал, что замок от этого только выиграл, особенно, учитывая его захватывающую историю. Замок превратился в загородную резиденцию анклава эстетов, мистиков, декадентов, гедонистов, философов, оккультистов. Именно к ним