Может быть, и зря…
Мы медленно, но верно шли с Галей по ошеломляющей, сладостной и тревожной тропе-переходу от детской дружбы к чувственной любви. Мы искали уединения. Сначала прибежищем нам стала одна из комнат в соседнем строящемся доме, где мы соорудили из половых (как нескромно звучит!) досок широкую скамью и часами, смешивая дыхание, целовались на ней до изнеможения. Затем обжили чердак двухэтажного Галиного дома. На него вела лестница-трап, и когда я взбирался вслед за Галей по ступенькам, то в полумраке отчётливо видел-различал то, что видеть в обыденности не полагалось… Меня, наивного, даже слегка смущало это и только много позже догадался я, что Галочка моя преотлично знала-сознавала ситуацию и специально, думаю, надевала в такие вечера трусики «покрасивше»…
Влезал я на чердак уже, естественно, сверх меры распаренный и одухотворённый, ну а здесь, в шиферном вигваме, доходило уже и вовсе почти до полного раздевания, до бурных ласк и неистовых объятий наших юных наполовину обнажённых тел. Только впоследствии, познав других женщин, я опять же понял-осознал вполне, сколько страсти и редкостной чувственности было подарено Гале природой. Девчонка, судя по всему, уже давно научилась извлекать наслаждение из своего тела самостоятельно, а уж с моей помощью, под моими пока ещё не очень умелыми, но жаркими поцелуями и ласками и вовсе почти теряла сознание и вздрагивала-изгибалась, рискуя сладостными стонами встревожить всех соседей-обитателей дома и своих гневливых родителей. Но как только дело доходило до дела, когда я пытался довести всё до конца и помочь наконец Гале стать женщиной, а себя превратить в мужчину (впрочем, вскоре я уже попробовал «это» на стороне, но об этом – дальше), Галю мою словно заклинивало: нет! я боюсь! не надо! не сейчас! потом!..
Можно представить, в каком неукротимом огне я горел, какие моральные муки испытывал. Не говоря уж о физических.
Та новогодняя ночь, описанная в «Казарме», – боль моя и мука.
Мы действительно встречали его втроём у Гали дома. Брат её (на самом деле его звали Серёжкой, и мы с ним вполне дружили, так что в повести я, увы, очернил его в силу художественной необходимости – прости, друг!), брат её ушёл спать, а у нас началась невероятная, томительная ночь. Мы расстелили постель. Впервые я раздел Галю полностью и при ярком свете. Я исцеловал всё её тело до последней клеточки, она была так напряжена, что даже от лёгкого прикосновения моих губ к встопорщенным алеющим соскам вскрикивала чуть не в полный голос, стонала и потом, испытав взрыв наслаждения, затихала на минуту, впадала в полуобморочное состояние…
Дошло у нас уже до того, что мы подстелили на белую простынь какую-то красную тряпку, дабы скрыть следы преступления, уже осталось мне только и сделать одно самое последнее движение-нажим, чтобы войти в Галю, соединить наши тела в единую плоть, единый мир,