Сопоставимым с ним по роскоши и цене был Hotel de l’Europe: «Дворец Giustiniani на Больш. Канале, близ Calle del Ridotto. №№ от 5 до 8 л. Стол 1½, 4 и 6 л.». Эта гостиница была не слишком популярна среди русских путешественников (по крайней мере тех, кто брался после за мемуары). В 1913 году здесь останавливался Л. С. Бакст[245], в 1925‐м – В. Э. Мейерхольд (отсюда он писал Вяч. Иванову на фирменном бланке отеля: «Дорогой Вячеслав Иванович, вот и мы в Италии (приехали сюда 10-VII). Напишите нам (Venezia fermo in posta, V. Meyerhold-Reich) как Вы поживаете, долго ли пробудете в Риме? Мы будем в Риме в двадцатых числах этого месяца. Застанем ли мы Вас в Риме? Нам бы очень хотелось с Вами повидаться»[246]).
«Grand Hotel. Дворец Ferro. На Больш. Кан. №№ от 5 л. Стол: 1½, 3½ и 5 л. Пансион от 12 л.» Здесь в 1902 году жили С. В. Рахманинов с молодой женой, которая много лет спустя вспоминала: «Приехав в 11 часов вечера в Венецию, я была поражена тем, что, выйдя из вагона и пройдя вокзал, мы прямо сели в гондолу. Остановились мы очень шикарно в Гранд-Отеле на Канале Гранде. Боже мой, как все это было хорошо и красиво. Луна, пение, раздававшееся с гондол. Как хорошо поют итальянцы! Я была в восторге»[247]. Здесь же Тэффи поселила героиню своей венецианской юморески: «Извините, вы, кажется, русская, так скажите, пожалуйста, как дешевле проехать в Гранд-д’отель – тудою или сюдою, потому что мы с мужем приехали из Житомира и ничего себе не понимаем»[248].
В Grand Hotel Britannia («Двор. Tiepolo. На Больш. Кан. №№ от 5 л. Ст.: 1¾, 3½ и 5–7 л. Панс. без комн. 9 л.») останавливалась польская писательница М. Конопницкая, запечатлевшая выразительную картину чекаута:
Была еще ночь, ветреная, бурная ночь, когда мы покидали «Отель Британия», его лифт, который никогда не работал, его жареные сардинки, его неопределенные супы и заставлявшие призадуматься счета.
Я никак не представляла себе, что столько достойных людей беспокоятся, заботятся здесь о нас, жертвуя собой для нашего блага.
Только сейчас, увидев на лестнице весь штаб служащих отеля и целую армию факино с смело или более робко протянутой за чаевыми рукой, я поняла свою неблагодарность и неопытность.
Время было самое подходящее, чтобы реабилитировать себя и признать великодушие этих людей.
Вот швейцар, которого, что бы о нем ни говорили, можно было видеть трезвым между восемью и девятью утра. Вот номерной, он ботинок моих, правда, не чистил никогда, но зато каждое утро вертел их в руках, улыбаясь и покачивая головой. Вот пожилой гарсон с салфеткой, на блюде у которого лежали всегда какие-то четвероногие и безгрудые цыплята, а вот и второй, который