одетой
в набежавшую волну.
Правда,
если дымку снимем,
то почуем —
боже мой! —
та —
пропахла керосином,
эта —
рыбьей чешуей.
А на этой,
а на этой,
форс держащей с давних пор,
под соломой,
под газетой —
полный рыночный набор:
крабы,
устрицы,
лангусты,
перец – красные бока,
кочаны цветной капусты,
баклажаны,
лук,
мука…
Ну еще бы: непрестанно
ждут провизию с утра
всех отелей рестораны,
всех альберго повара.
Вот тебе и роскошь тяги!
Нет
гондол – морских богинь,
есть
гондолы-работяги,
грузовые, как ни кинь…
Но зачем же зря лукавить —
я плыву на легковой.
Гондольер
умеет
править,
видно, парень с головой.
Как большим смычком
крылатым,
он орудует веслом.
Мол,
почтенье демократам,
старый мир пора на слом!
Шляпа
сдвинута бедово,
в воду скатится вот-вот.
То по-русски вставит слово,
то по-аглицки ввернет.
А палаццо,
а палаццо,
стройных портиков ряды
так вплотную и толпятся
возле вспененной воды.
Знаменитых зодчих слава,
что ни дом —
фасад со львом.
Вот, к примеру, этот справа,
вдоль которого плывем.
Пришвартованный к поверью,
он распахнут в два крыла,
с кружевной парадной дверью
из латуни и стекла.
Дверь бананово-лимонна,
из нее,
того гляди,
выйдет краля Дездемона
с белой розой на груди…
Кто ж плывет со мной в гондоле,
взор соседством веселя?
Человек пять-шесть, не боле,
не считая кобеля.
Два монаха-тугодума,
как бы скованных во сне,
да два явных толстосума
с пестрым догом на ремне.
Два лощеных иностранца,
по всему видать, туза,
оба два американца,
спеси полные глаза.
Намекают гондольеру:
дескать, жми,
да меру знай,
а коль скоро знаешь меру,
нас
с другими
не равняй,
дескать,
ты не очень с нами…
Захотим лишь – и адью! —
купим вместе с потрохами
всю Венецию твою!
Вот один из толстосумов
«стоп!»
презрительно сказал
и, за борт со смаком сплюнув,
плыть к причалу приказал.
И вот тут-то,
и вот тут-то,
в пику
спеси мировой,
в украшение маршрута
выдал на кон рулевой.
Подвернув ладью к приколу,
он помог сойти тузам
и запел…
не баркароллу,
а