Она закусывает губы и говорит:
– Сколько народу можно накормить этим платьем!
– А разве кружева едят? – спрашиваю я наивно. Женя фыркает от смеха. Катя краснеет. Я чувствую, что зашла слишком далеко, и весело говорю:
– Ну полно, Катя, какая вы сегодня строгая. Вот вам новая книжка журнала, прочтите-ка, какая интересная статья вашего кумира Л.
– Благодарю, – сухо произносит она, берет книгу и уходит из комнаты.
Пишу в саду этюд с цветущей магнолией. Женя сидит рядом и без умолку болтает о гимназии в К., которую она окончила в прошлом году.
– Осенью я поеду на педагогические курсы. Сначала мама хотела ехать со мной, но потом раздумала.
Я понимаю, почему раздумала: она потеряла надежду жить с сыном.
– Вы, конечно, Женюша, поселитесь у нас?
– О, мне бы очень хотелось! Но Катя находит, что мне лучше жить одной.
Я окликаю Катю и прямо спрашиваю, что она имеет против того, чтобы Женя поселилась у нас зимой.
– Хотя бы потому, – отвечает Катя, – что у вас, наверное, очень шумно.
– У нас? – удивляюсь я. – Да у нас мертвый покой! Пока светло, я работаю в мастерской, а вечером занимаюсь скульптурой, рисую, читаю. Разве Илья мог бы работать при шуме? Изредка мы ходим в театр, в концерт. Гости у нас бывают очень редко.
– Женя может привыкнуть у вас к роскоши.
– Вы, Катя, не знаете дороговизны петербургской жизни. Илья получает три тысячи, я зарабатываю приблизительно столько же. Илья добр, вы знаете его доброту. Он многим помогает и, уверяю вас, при таких средствах особенной роскоши не заведешь.
– Я сужу по вашим платьям и безделушкам, – говорит она, немного сбитая с толку.
«Как ты молода еще, милая», – думаю я и продолжаю:
– Я люблю все красивое и изящное – это правда, но таким труженикам, как мы с Ильей, большая роскошь не по карману. Не забудьте, я еще всю зиму болела и не могла работать.
Она не выдерживает:
– Право, глядя на вас, как-то странно слышать: труженица, работать…
– Почему? – наивно спрашиваю я. Мать тревожно взглядывает на Катю.
– Ваша работа для вас – развлечение, удовольствие.
– А разве надо ненавидеть свою работу? Разве вы ненавидите ваших учениц, ваш труд? – удивляюсь я.
Она хочет что-то возразить, но я не даю:
– Правда, мой труд лучше оплачивается. Художниц меньше, чем учительниц.
Она начинает краснеть.
– Вы производите предметы роскоши, не знаю, труд ли это.
– Значит, вы ни во что не ставите работу бедной фабричной девушки, которая целый день гнет спину над плетением кружев, – восклицаю я с ужасом, – только потому, что она производит предметы роскоши?
«Не слишком ли я?» – мелькает у меня в голове. Да нет, «бедная труженица», «гнуть спину» – это такие обиходные слова в ее лексиконе, что она и не заметила их.
– Да, но работница получает гроши! – восклицает Катя.
– Опять только потому,