Мечусь в кромешной тишине,
Сжав голову в тиски ладоней,
А дни снуют, как в сердца зоне
Шальные пули на войне.
Двадцатое марта.
Когда я в хаосе витаю,
Отыскивая мой постой,
Я все неистово сметаю
Перед разящей красотой.
Семнадцатое апреля.
Один в железной тишине,
Снуют по снегу силуэты,
И жизнь без свиты и кареты
Ползет неслышно по стене.
Иногда сталкивался в городе с бывшими однокурсниками. «Ну как ты?» – спрашивал на бегу товарищ. «Живу», – отвечал Алька. И расходились.
Пробовал рисовать. Завалил комнату ватманом, неделю ломал об него хрупкие карандаши, потом выбросил рисунки, вымыл руки, собрал чистую бумагу и уложил ее на шкаф, пусть полежит.
Вечером шел на работу. Получал связку ключей, расписывался, запирал кладовые и отправлялся в Красный уголок. Там стоял бильярд с побитыми бортами и рваными сетками. Кий был с трещиной, шары колотые. Ставил «пирамидку», разбивал и ходил вокруг, выбирая самый трудный шар. Находил, прицеливался. Если загонял, на душе становилось уютно. Если мазал, настроение портилось. Потом приходил Петя с бутылкой вина. Они пили, играли и молчали. Петя молчал, потому что хотел еще во что-то верить; Алька молчал, потому что не верил уже ни во что. А просто болтать они не хотели. Разве что по телефону, голосом легче лгать. Часы на ратуше били полночь, и Петя уходил. Алька ополаскивал лицо, наливал воду в бутылку из-под вина и ложился спать. Гладкая деревянная скамья, тусклая контрольная лампочка, легкий сквозняк больших помещений.
Как-то проснулся среди ночи и вспомнил: «У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса…» – и так далее, до бесконечности: склад – кафе – студия (он еще занимался тогда в студии) – склад… А жить-то когда? Уже двадцать пять лет словно кто-то на бухгалтерских счетах отщелкал. В студии говорили: надо работать, и мы станем… Но не договаривали. «Старики» не верили, а молодежь боялась – не авторитетна. Зато верила. Он тоже сначала верил. С уважением прислушивался к спорам «стариков»: Шекспир – это, конечно, не Островский, но зато Островский… Или наоборот: ну, Островский, конечно, не Шекспир, но зато Шекспир…
В один из вечеров в студию зашел Петька. Ему обрадовались. Он широко здоровался, целовал ручки и щечки дамам, а потом тихо уселся в углу. Послушал с полчасика. «Ну, Гоголь, конечно, это не Лермонтов…» Потом встал и осторожно ушел, не прощаясь.
С Алькой встретились случайно; Алька шел на работу, а Петя стоял у телефона-автомата и курил.
– Я сейчас звякну, подождешь?
Говорил он долго, до Альки долетали обрывки фраз: нет, не звонил… Принесу во вторник… Я тебя ждал… Какая такая подруга?..
Петя повесил трубку, вышел, тряхнул плечами и удивленно сказал: свободен. При этом склонил голову набок, посмотрел на собственные ботинки шутовским петушиным взглядом.
– Пойдем выпьем, – предложил он, не глядя на Альку.
– Я не могу, –