– Кисточки не дурацкие. Они хорошие, – сказал я и, ужасно рассердившись, полностью покраснел. – Не называй их так, не называй!
Рисование было одним из моих любимых занятий после прослушивания таинственных историй, в которых вымысел сливался с реальностью.
– Ладно, не буду. Но только ты пойми, что я ничего плохого никому не делаю. Я утешаю бедных и несчастных, как умею, дарю им свет. За внушение надежд полагается награда. А за награду отец и покупает тебе эти… кисточки. Да и не только кисточки. Краски, резинки, палитры, наборы цветных и простых карандашей с хорошими точилками! Надеюсь, ты понимаешь, о чём я говорю? Ты же такой умный и хороший мальчик!
Я кивнул и, немножко расслабившись, вытер влажный от волнения лоб и спросил:
– Тогда, если ты не можешь мне погадать, я могу посмотреть, как ты гадаешь другим? Ведь это нетрудно?
Мать отвернула голову. Её одолевали тягостные раздумья.
– Если, если только другим, – сказала она, не поворачивая ко мне доброго красивого лица, раскрашенного неброским макияжем. – Завтра ровно в шесть должна прийти женщина. Она уже приходила и придёт ещё не раз. У неё пропал сын. Такой взрослый, своенравный ребёнок по её словам. Я буду обязана помочь женщине, а ты, если хочешь остаться и поглядеть на гадание со стороны, должен будешь сидеть тихо и смирно. Понял? Нарушишь тишину, и я тебя сразу же прогоню. Скажешь хоть слово, выставлю без слов за дверь. И отцу доложу о том, что ты ужасно ведёшь себя в присутствии моих клиентов. Тебе важно слушаться меня, потому что так делают умные и милые дети.
– Понял, – сказал я не без страха.
– А теперь иди. Я уберу беспорядок и приготовлю ужин, чтобы мы поели.
Следующим днём после школы я маялся тоскливо ерундой и даже не притронулся к кисточкам, сохнувшим второй день в голубом стаканчике на подоконнике вместе с гуашевыми красками. Отец устроил перерыв и, накормив меня обильным полдником, сел на плюшевом ковре с деревянным самолётом в руках. Он задумчиво повертел воздушным винтом одним длинным указательным пальцем и, полистав мою рабочую тетрадь по математике, научил меня записывать решение простейшей задачи и измерять длину отрезка при помощи линейки. Я не выдерживал новой чрезмерной нагрузки, находил повод, чтобы пожаловаться, и переставал отвлекаться, с терпением перенося хлопоты учёбы, когда отец делался раздражительным и серьёзным. Он мягко отвергал моё недовольство.
В половину шестого дверь в комнату резко отворилась, и на пороге я увидал мать. Я подпрыгнул и на радостях бросился в объятия. Она была подозрительна и угрюма, как осенняя туча, вот-вот готовая пролиться затяжным дождём. Отец закрыл тетрадь, убрал линейку в пенал с абстрактным узором и, пройдя мимо нас, скрылся без слов в кабинете. Он зажёг свет и захлопнул дверь с незаметным грохотом, означающим окончание перерыва.
– Что такое, мам? Та женщина скоро придёт? – спросил я и обнял её за высокую талию.
– Да. А ты разве не слышал, как она трезвонила к нам?
– Не