Бросив растерянный взгляд по сторонам, она убедилась, что, кроме них двоих, на улице никого больше нет.
– Простите, – слова давались ей с трудом, – мне нужна помощь.
Старик прошаркал мимо, не обращая на неё никакого внимания, всё с тем же отрешённым видом.
Потрясённая, она машинально шагнула следом.
– Четвертинку серого, – пробормотал он вдруг и быстро-быстро затряс головой.
«Да что же это такое? – поднялась у девушки в душе гневная волна. – Чокнутый дядька? Ладно! Но где все остальные? Где люди?» Понимая, что помощи от старика не добиться, она всё-таки пошла за ним, боясь снова остаться в одиночестве. Но спутник прошагал молча всего несколько шагов и внезапно остановился.
– Туда! Мне – туда! – громко прокаркал он ломким голосом и взмахнул сразу двумя руками, указывая в конец улицы. Потом хрипло рассмеялся, не меняя выражения лица, и добавил затухающей скороговоркой: – Все там будем. И четвертинку серого.
Девушка отпрянула, попятилась и ещё долго стояла, глядя вслед нелепой фигуре, удалявшейся под сухое шарканье босых ног. Когда старик почти скрылся из виду, она повернулась и побрела в противоположную сторону.
На другой стороне улицы, выбиваясь из одинаковой серости домов, торчала самая обыкновенная коробка супермаркета. «Двадцать четыре» – большие цифры на уродливом фасаде не горели, но оставались ясно различимыми. Девушка перебежала дорогу, машинально поворачивая голову вправо-влево, но машин не было, и замерла в испуге: раздвижная стеклянная дверь магазина оказалась наполовину открыта, за ней – всё та же тьма. В глубине что-то негромко брякнуло.
– Есть тут кто-нибудь? – прошептала девушка в полумрак зала.
Тишина. Нет охранника на входе. Нет кассиров. Длинные ряды стеллажей теряются в густой тени.
– Эй! – теперь она уже кричала срывающимся голосом. – Кто-нибудь?
Тишина.
Она побрела вдоль касс, наткнулась взглядом на стойку с домашними тапочками – смешными и уютными, такими неуместными посреди кошмара – и вспомнила про то, что ноги, которых она почти не чувствовала, по-прежнему босы. Беспомощно оглянувшись на пустую кассу, она сняла с крючка ближайшую пару и разорвала упаковку, освобождая тапочки – обычные домашние шлёпанцы – из плена. Сунув в них ноги, сначала не ощутила разницы между ледяным полом и мягкой пушистостью стелек, но минуту спустя онемение отпустило ступни, и они начали ныть.
Предрассветные сумерки за широкой витриной медленно уступали черёд дневному свету…
– Арш-ша-а, – донёсся из глубины магазина леденящий душу, уже знакомый,