Я жмурюсь от удовольствия – как бездомная кошка, которую кто-то погладил на улице.
В студии «Выходных в Мидлендсе» сплошной белый свет и деловитая суета. Когда попадаешь из тускло освещенного ленивого дома в такой… гудящий улей… это как-то обескураживает. Все вокруг модно одеты, в новеньких туфлях и производят впечатление людей, которые не задерживают оплату счетов, ходят по ресторанам и занимаются сексом.
Я никогда раньше не сталкивалась с таким огромным количеством людей, которые ходят по ресторанам и занимаются сексом. Я никогда не была в ресторане и ни разу не занималась сексом. Ощущение совершенно волшебное и пьянящее. Здесь кипит жизнь.
Женщина по имени Аманда провожает нас с папой в гримерку, но меня никто не гримирует. Я просто сижу, пью лимонад – целых четыре стакана, – и меня накрывает тревожность. Все та же, уже привычная мне тревожность, только как будто воспроизведенная на двойной скорости. Все вокруг кажется нереальным. Я боюсь грохнуться в обморок.
– Все вокруг кажется нереальным. Я боюсь грохнуться в обморок, – говорю я Аманде по пути в студию, где идет съемка. Папа остался в гримерной. Показал мне на прощание два больших пальца.
– Не надо в обморок, – говорит Аманда. – Сразу после тебя выступает австралийский попугай, который умеет кататься на скейтборде, и если ты грохнешься в обморок, то его выступление задержится на шесть минут. Он совершенно неуправляемый. Уже набросился на помощника режиссера.
Программа идет в прямом эфире. Меня ставят перед микрофоном. Я жду, когда ко мне подойдет ведущий. Камеры объезжают меня по кругу, и я вижу себя – через камеры – на мониторах, установленных по периметру студии.
Лучше бы я этого не видела.
У нас дома нет зеркал – ни одного. Мама категорически против: «Они только бьются и приносят несчастья».
Все четырнадцать лет моей жизни мне приходилось… догадываться, как я выгляжу. Я рисую себя в альбомах, как я себя представляю: девчонка с большими глазами и длинными волосами, в красивых платьях с мехом и жемчугами. В конце концов, я могла бы так выглядеть, разве нет? И зачем рисовать себя страшненькой? Симпатичной – гораздо приятнее.
Конечно, я видела свои отражения – смутной тенью – в темных магазинных витринах, но эти витрины совершенно меня не знают, они видят меня лишь секунду, когда я прохожу мимо, и откуда им знать, как я выгляжу на самом деле? Стекло, отражающее меня в спешке, может и ошибаться. И наверняка ошибается.
Но здесь, в телестудии, на мониторах, я вижу себя в полный рост, в цвете – впервые в жизни.
И хотя это могло бы случиться когда угодно и где угодно – в ситуации более драматичной и даже возвышенной, – я смотрю на себя в монитор и чувствую, как у меня разбивается сердце.
Потому что мой самый главный секрет