Суровый образ жизни явно плохо сказался на его положении держателя учений-терма. В частности, постригшись, он нарушил связь-самайю с дакини. Чтобы тертон сумел записать тайные символы, начертанные в терма, необходимо, чтобы слоги ясно реяли перед его взором. Но теперь оказалось, что они стали расплываться, мелькать и мельчать. В результате он не смог расшифровать и записать ни одного терма.
Возвращение Вангчога Дордже домой было совершенно непохоже на то, как он, бывало, прибывал туда – как и его отец – в сопровождении сорока всадников и каравана яков. Вместо того он прошёл пешком весь путь от Голока, что в северо-восточной части Кхама, с одним лишь посохом нищего странника в руках. При нём были только два спутника и один безрогий як в качестве вьючного животного, а всю поклажу составляли принадлежности для приготовления чая.
Когда они спускались к монастырю Дзонгсар в Дерге, Вангчог Дордже заболел. Наверное, болезнь была довольно тяжёлой, потому что всего через пять-шесть дней он скончался в горной обители Кхьенце, в знаменитом Зале Собраний Сугат. Никто в мире не смог отвратить это печальное событие. Траурная процессия доставила тело во владения Чокгьюра Лингпы. Пема Тринлэ, повар тертона, которого я знал, когда был ребёнком, присутствовал при этом. Тогда он был монастырским казначеем и в его обязанности входило доносить печальные вести великому Кхьенце, который жил поблизости.
Пема Тринлэ, который умер лет в девяносто, рассказал мне эту историю во всех подробностях. Услышав о смерти Вангчога Дордже, Кхьенце глубоко опечалился. Считая, что сыну истинного нгакпы было совершенно незачем состригать волосы[66], он воскликнул: «Проклятье! Безумный Патрул заставил Вангчога Дордже обрить голову и превратил его в аскета – и вот что вышло! Какой ужас! Это доказывает, как мало заслуг осталось в наш век упадка. Сам Падмасамбхава предсказал, что этот сын тертона будет распространять свои терма повсюду, от китайской границы на востоке до горы Кайлаш на западе, неся всем существам благо, будто расстилая бескрайний белый покров. А теперь этот слабоумный Патрул загубил всё!»
Кхьенце стал бить кулаками себе в грудь, выражая своё отчаяние так, как это свойственно кхамцам. «Благоприятное стечение обстоятельств не проявилось, – простонал он с выражением крайней печали на лице. – Ему предназначалось стать тем тертоном, кто обнаружит оставшиеся терма и будет их распространять»[67].
Пема Тринлэ приготовил подношение на благо усопшего и сказал:
– Ринпоче, дайте, пожалуйста, указание, где нам искать его перерождение. Я делаю вам подношение, и мне нужно взамен получить эти сведения.
– О! – воскликнул Кхьенце. – Прежде они были сестрой и братом, а теперь могут стать матерью и сыном.
Больше об этом великий Кхьенце ничего не сказал и продолжал горевать и бить себя кулаками в грудь.
Прошло