Вопрос, как и вся речь главного римского тетрарха были встречены гулом тёплого одобрения и громом аплодисментов, постепенно переходящих в бурные овации. Август никого не останавливал, как скалистая глыба Вифинских гор стоял молча, терпеливо и непроницаемо дожидаясь, пока разбушевавшаяся в зале стихия не успокоится и не сойдёт на нет естественным образом. Стихия, отыграв пассионарностью и перегревшись, утихает всегда, сменяясь надломом и субпассионарностью.
Когда снова стало возможным различить ухом, как позванивает тишина и пролетают мухи, Диоклетиан торжествующе оглядел тронную палату, но не поймал ни одного взгляда: все на всякий случай были опущены долу. По согбенным фигурам державной элиты, сановников и чиновников, читалось их желание поскорей горизонтально распластаться перед своим повелителем и то ли замереть недвижимо, то ли поползать на коленях или по-пластунски, то ли, ещё лучше, никогда больше не вставать, ощущая над собой лучи и согревающее тепло вечного солнца.
– Какие уж тут могут быть возражения!!! И я, и я, и я того же мнения! – за всех скопом, по-сыновни, смиренно согласился Галерий, тут же, раз уж заговорил, упав ниц прямо в ноги отцу-тестю: ближе всех стоял к персоне Господина и Бога, поэтому подползать не пришлось; его нос сразу уткнулся прямо в царские сандалии-лабутены. Прилюдно – один за всех, все за одного! – не смел даже поднять взора на ослепительно восхитительные штаны, чтобы как бы чего не вышло: вдруг главный тетрарх ненароком прочитал его истинные мысли или просто сам своим умом, задним, вычислил тайные намерения Галерия, или ему Громовержец нашептал чего. Не может же быть так, чтобы небесный Юпитер не делился открытиями, сокровенным и сакральным с земным тёзкой!
Диоклетиан жестом дал понять, что отпускает, а возможно, и гонит прочь всю по-рабски элитную братию империи, кроме распластанного перед ним цезаря: впрочем, Галерий, уткнутый ноздрями и глазами в обутку главного тетрарха, жеста узреть не мог при всём желании, потому в зале остался именно по причине «незрячести». Когда за последним имперским подданным затворились створки дверей, август попросил цезаря пару-тройку раз повторить фразу «И я, и я, и я того же мнения!», а затем то ли довольно, то ли фривольно полюбопытствовал:
– Что же ты как тот жертвенный поросёнок?! Даже не бычок и не барашек, а именно поросёнок! Пятачок! Иногда стоит озаботиться и побыть Медведевым… эээ… медведем из Гипербореи! Винни-Пухом! Каково твоё собственное державное мнение? Ты же император, пусть и младший, пусть и у меня на подпевках, но не на посылках же! Служить на посылках даже золотая рыбка не смогла бы – отправила б к разбитому корыту, уж я-то знаю! В твои года уж должно сметь своё суждение иметь! Флаг тебе в руки, барабан на шею! Но только не публично, в этом ты прав. Вижу, что потихоньку осваиваешь мою науку.
– Я