Стояла минуты две, подставив лицо солнцу, привыкая к внезапно нахлынувшему ощущению нестерпимого счастья. Такого – до слёз, до комка в горле – счастья! А тут ещё Вовка, засмотревшийся на мой наряд, выдал: «Ты кьясивая. Кьясная». Я затискала его, усадила на санки и всю дорогу смеялась, – какая я счастливая!
Одинцов, приезжай скорее, пока я не постарела!
Расскажи мне о своём счастье. Его тебе приносят люди, природа, или оно подобное моему, есть у тебя внутри?
Спокойной ночи.
Мне так хочется оказаться сейчас рядом с тобой…
Можно войти, Ариша?
Присядь. Я хочу поговорить с тобой очень серьёзно.
Жил и не ждал твоих писем. С каждым днём росло гнетущее состояние, которому я не находил объяснения. Помню тебя, как лёгкое эхо, но забыл выражение лица… Осталось только таёжное, колючее, пропахшее хвоей имя – Инга.
В мастерскую принесли пачку писем. В первую минуту даже не подумал, что это мне. Небрежно бросил их на стол и пошёл в цех. А на лестнице как током ударило: дурак! Это же ОНА!
Когда открывал первый конверт, меня бил озноб. Я не читал – слепо смотрел на строчки и впитывал блаженное их тепло. Когда ты торопишься ко мне, вихрем пролетаешь по листку бумаги. Буквы не успевают выстроиться в ровные ряды, наползают друг на друга, словно боятся недосказать мне что-то очень важное прежде, чем я отведу взгляд.
Самое удивительное в твоих письмах то, что они несут мне твои биотоки. Даже кожей ощущаю твоё волнение, робость, озорство… Так вот, я смотрел на строчки, но их смысл не сразу проникал в сознание. Я шёл с твоими письмами в руках по всему заводу, по железнодорожному полотну, где ты каждый день пробегала, мимо проходной… Шёл по грязи, читал и смеялся вместе с тобой, и ругал себя. На автобусной остановке на меня смотрели, как на ненормального… А я и был ненормальным. Не могу передать тебе, что именно чувствовал, но это ЧТО-ТО было совершенно новым…
На протяжении всей нашей южно-сибирской истории я упорно не пускал тебя в свой мир. И вдруг ощутил, что ты уже давно там. Растаяла бог знает какая тяжёлая льдина. Девочка моя, ты сделала со мной невероятное!
Всё во мне – мучительная неуспокоенность. Один из друзей сказал, что я рано родился… А может, припоздал? Может, то, к чему я стремлюсь, просто любовь? Неужели это и есть высшая цель – любовь? Тогда виноват человек, ох, как виноват! Мы трусы. Да, Арина, это горько признавать, но и я трус. Вдруг скажу это слово, а на поверку выйдет одна из иллюзий. Что тогда? Вот и придерживаем в себе главное, осторожничаем, боимся…
Не знаю, что тебе сказать в отношении Петрова. Я ведь ничего тебе не обещаю – ни Италии, ни Франции. Может, будет один огород и никакой романтики. И, подойдя к финишу, ты поймёшь, что