Так что был бы не Сталин – все было бы и быстрее, и лучше, и без крови. Как в Европе. А то, что в Европе, когда в ней менялся традиционный уклад, кровь лилась не ручьями – реками, что с того? Время было другое, да и палачи были европейцами. А то, что Европа вся как один дружно легла под Гитлера – так это по случайности. Опять же, вследствие цивилизованности.
Но знай дарагой – о посмертной судьбе Грозного тебя сейчас можно только мечтать. Тебя не ненависть ждет – презрение. Ты, дарагой, на собственных глазах превращаешься в чеховского персонажа: "Скажи, меня правда здесь все ненавидят? – Да что ты, кто ж тебя ненавидит. Так, просто презирают."
Или – если повезет тебе, но не повезет твоему народу – полное забвение после полного уничтожения. Чтобы остаться в глазах "просвещенных" потомков ненавидимым (не презираемым, не забытым – ненавидимым), нужно в этой войне победить. Любой ценой. Ненависть тоже заслужить нужно. Победой. Лютой победой, лютыми методами. А какие еще могут быть, когда враг лютый?»
Сталина трясло. Он не был похож сам на себя – того, которого видели его соратники, нынешние и бывшее. С ними он сдерживал эмоции ("слова мудрых, высказанные спокойно, выслушиваются лучше, нежели крик властелина между глупыми", – помнил Сталин Екклесиаста, не зря учился в духовной семинарии), терпел, зачастую соглашался на арест кого-либо из них через многие месяцы после принятия своего решения. Именно соглашался, он же должен быть добрым и доверчивым: царь все-таки – его в пролитии крови убеждать надо.
Вот, Рычагов, например, тридцатилетний командующий ВВС РККА, полностью обязанный Сталину беспримерным возвышением (четыре года дистанции от курсанта до замнаркома), посмел сказать ему – публично! – "вы заставляете нас летать на гробах". Что ж, он всего лишь прекратил совещание, дважды сказав Рычагову "Вы не должны были так сказать", его бешенства (бешенства – не недовольства) никто не заметил (наблюдательные могли бы понять по неправильно употребленному "сказать", но это – наблюдательные…). И позволил вчерашнему лейтенанту походить еще пару месяцев в генеральских петлицах: с должности, конечно, снял, но из армии не выгнал – просто направил в академию Генштаба.
Сталин вспомнил о скороспелом генерале и подумал: «Пора. Погулял, щенок…» Он не стал делать какие-то пометки в блокноте – подобные решения вождь не забывал. Сегодня же напомнит о выскочке Лаврентию