По домам с пира пьяные возвращаются на карачках. Некоторые будучи уже совсем пьяными и еле держатся на ногах, но при уходе из гостей «на дорожку» просят ещё, чтоб ему подали «подожок», сознавая всё же, что, переступив порог дома, где был пир и вино лилось рекой, он, уйдя домой, уже не увидит выпивки до самого утра – до общего опохмеленья.
– Уж не выламывайся! Чай, знают попа и в рогоже! – обрушилась на своего Гришку его жена, выпрашивающего на дорогу выпить последний, завершающий стаканчик. – Налил зенки-то! Пошли домой! Лукавый! – тыча кулаком в загорбок, силком вытуривала его за дверь. – Уж сытый, а всё просит. Зюзя! – ворчала баба на своего мужа.
Через чур пьяный Ершов, барахтаясь, валялся в сенях на голом полу. Он, видимо, беспризорно оставлен своей женой на произвол судьбы. Пьяно выкобеливаясь, он, видимо, ещё не совсем потерял свои чувства и, наверное, одним ухом, а всё же слушал, что происходит вокруг.
– И мне подайте выпить! Я совсем ещё трезвый, мне стыдно являться домой непьяному, – полусонно бормотал он, чтоб как-то привлечь к себе внимание распорядителей пира. Но его никто не слышал, и его просьба была бесполезно напрасной, как «глас вопиющего в пустыне».
Сердясь на то, что его никто не слышит и на него ноль внимания, он в адрес хозяев осуждающе брюзжал и погано ругался матом. Требование «выпить» всё же было услышано. По-свински пьяному Ершову всё же кто-то подал стакан самогонки. Он выпил и тут же из него всё выхлестнуло.
Только под самый вечер пьяные гости стали расходиться по домам, кто с песнями, обнявшись на пару с женой, кто, дико горланя и пьяно куролеся, тащится, еле передвигая ноги, забредая во все закоулки, качаясь, спотыкаясь, бормоча и матерясь, ошалело, очумело натыкаясь на мазанки и погребушки.
Как совсем уже свечерело, отоспавшись и несколько вытрезвившись, Ершов продрал глаза, встал, очумело огляделся. Зайдя в избу, он смело выпросил себе «подожок». Ему налили и подали полный гранёный стакан самогона. Он выпил одним залпом. Отказавшись от предложенной закуски, он только и сказал:
– Ну, я пошёл!
Выйдя от Савельевых и ковыляясь, дойдя до ворот Настасьина двора, Ершов, припавши к столбу, облегчённо опорожнился. Выпитый стакан «на старые дрожжи» Ершова стал «разбирать», и он, чуя новую одурь в голове, полубессознательно забрёл во двор, а потом очутился в пустующем Настасьином пристенке, забрался на печь и уснул, как дома…
Имеют же некоторые мужики способность и нахальство уговорить