– Деда Палыч, а чего эт мы крадемся, как тать в ночи? – недовольно спросил тихий голосок. Ему тут же ответил шиканьем другой, чуть скрипучий, как и старые половицы под ногами.
– Все тебе знать-то надо, да, Савраська? – буркнул он. – Исправлять вот идем.
– Что исправлять, деда Палыч? – не унимался первый голос. Он был высоким и довольно мелодичным. Как у озорного ребенка, который всегда готов подурачиться и повеселиться.
– А кто вчера кашу варил, м? Каша-то маслица требует, внимания поварского. А ты что? Оставил чугунок в печи, каша-то и пригорела.
– Деда Палыч, – виновато ответил тот, кого звали Савраськой, – я же не специально. Заигрался просто с Леонтием, а каша, раз, и сгорела.
– Вот, – усмехнулся Палыч, остановившись на мгновение. – Поэтому Левонтий спит, а мы работать идем. Нашкодил, унучек, теперь не нуди деду на ухо-то.
– Ладно, – протянул Савраська. – С чего начинать-то, деда?
– С уборки и начнем. А то же ты вчера начудил. Ух и начудил, – в голосе Палыча не было зла. Лишь легкая насмешка над надувшимся внуком, который шел за ним следом.
Свеча, одиноко горевшая на занозистом столе, где лежали бумаги, выхватила на мгновение тех, кто тихо крался в тишине спящего дома. Первым шел маленький человечек, с мохнатыми ножками и окладистой белой бородой. Он немного горбился и опирался на кривую веточку, которая заменяла ему палку. Второй, молоденький, с проказливой улыбкой на безбородом лице и горящими темными глазами, что-то тихо бурчал себе под нос и старался не наступить деду на пятки. Кот Леонтий, приоткрыв глаза, узнал Савраську и, коротко мяукнув, уснул вновь. Ему снились мыши. Толстые, ленивые и вкусные, которые сами прыгали коту в лапы. Такие сны Леонтий любил. Он знал, что такие сны приходят в те моменты, когда по дому начинают сновать мохнатые ножки.
– Деда Палыч, а что это за бумажки на столе? Выбросить? – спросил Савраська, забравшись на стол и взяв в руки смятую бумагу. Старичок покачал головой и, подойдя к внуку, велел тому положить исписанный листок на место.
– Нет, Савраська. Нельзя их выбрасывать. Хозяин-то весь вечер их писал, – пробубнил он, старательно разглаживая лист бумаги. – Любовности тут. Душа евонная. А то, что смял их, пускай. Мы разгладим, а утром он по новой на них глянет.
– Поэтому он спать не может, – понимающе хмыкнул Савраська, взглянув на кровать. – Убивается шибко, деда Палыч.
– Ничего, унучек. Поможем ему. Ты, вместо того, чтоб болтать, лучше бы чугунок помыл. А ну как встанет хозяин утром, а каша пригоревша и невкусна. Неча было с Левонтием игры играть. Эх, молодежь.