Теперь относительно о. Димитрия Дудко.
Это очень сложный случай, мы еще недостаточно осведомлены, хотя многое уже выясняется по доходящим из Москвы сведениям. Случай, как Вы пишите, потрясающий, и так он был воспринят не только здесь, но в особенности в СССР. Но мы должны быть реалистами и смотреть действительности прямо в глаза. Нельзя «утешать» себя (хотя это слово не подходящее) упрощенными объяснениями, вроде: «его пытали, кололи наркотики, поили чем-то, и от этого он стал говорить другое, отрёкся от своих прежних взглядов…» Впрочем, я замечу, что если и так, то он отрекся от некоторых взглядов и убеждений, но не от веры в Бога… Далее, хочу Вам заметить, что если у чекистов и есть такие средства принудить человека отречься не только от себя, но и подписать, что угодно, то почему они не справились с такими людьми как В. Буковский, Л. Плющь, Д. Синявский? Почему они не смогли признать себя виновными и заставить работать «по-ихнему» св. Якунина, Регельсона и прочих борцов за правду. Сейчас уж не 37 год, хотя в науке «убеждать» традиции сохранились.
Как пишет Белов, просидевший многие годы в психотюрьмах (Сычевке), «мужественного идейного человека никакие средства не могут вынудить отречься». Я не берусь утверждать обратное, сам я лишь был на Гражданской войне и видел смерть, и был в плену у Красных, видел зверства… Но по отношению к о. Дудко нет таких данных, по которым можно утверждать, что к нему применялись физические средства, кроме полной изоляции, продолжительных допросов и т. д. Давление, несомненно, было, но преимущественно психологическое. Как бы то ни было, человек не выдержал и сломался, по-советскому говоря, «раскололся» (увы не первый и не последний). Почему?
Как пишет Левитин-Краснов в «Русской мысли» (друг о. Дудко и хорошо его знавший, и считающий себя его другом до сих пор), что о. Димитрий был «глубоким неврастеником, нервным, увлекающимся, неустойчивым человеком». Так я слыхал от многих, а по его некоторым письмам ко мне, я это могу только подтвердить.