– Да ты лучше посмотри, что с парнем сотворил, гад. – Прошипело над ухом. – На нем же места живого нет! Не-еее-ет. Я вызываю скорую, – пусть снимут побои.
Костюм дернулся, затравленно огляделся. По обе стороны дороги нарастал недовольный гомон, сзади иномарку подпер завернувший автобус, водитель нетерпеливо давит клаксон. Только путь вперед еще свободен.
Какие побои, подумал я, щурясь не столько от боли, сколько от солнца, светившего прямо в глаза. Если сразу не умер, то тело регенерирует самое долгое в течение нескольких минут. И скорая обнаружит абсолютно здорового человека в помятой и слегка порванной одежде.
Но, прежде чем я успел открыть рот, горизонт уплыл, сменившись голубым небом, в глазах вновь вспыхнули звезды, а затем все это великолепие накрылось самым темным медным тазом. Последнее, что я еще почувствовал, – резкая боль. Хрустнула черепная коробка, под щекой горячо и влажно, тело непроизвольно дернуло ногой, пальцы на правой руке попытались выгнуться в обратную сторону. Грубые руки, что впечатали мою голову в асфальт, теперь бережно и нежно баюкали ее, гладя слипшиеся волосы.
– О-оооо-й! – Завывало над ухом. – И на кого ж ты на-аа-с! Весь же в крови. Посмотрите лююююю-ди-и-и-и-ииии…
Какая-то женщина запричитала, вторя отпеваниям Исры. Нетрезвый мужской бас, икая, предложил свернуть шею водителю. Басовитого поддержал веселый нестройный хор молодежи, надтреснутый старческий голос ввернул крепкое словцо.
– Бедный мальчик. Он же наверно только в институт пошел, а туда даже с мозгами берут только по блату! А куда ж он теперь без мозгов – то!? – Продолжал ломать комедию карлик. – А ты куда собрался говнюк! А ну, – убрал руки с руля!
Цепкие пальцы отпустили голову, напоследок приложив затылком об асфальт… еще раз. Наверно наставник этого не хотел, – просто перестарался с силой. А может и хотел… Так или иначе, ночь в голове сменилась нестерпимо ярким светом, а уже через мгновение я уныло взирал на свое распростертое тело со стороны.
Чертов наставник… Даже умерев, я продолжал ощущать боль, чувствовать сведенные судорогой руки, слепящее солнце, выжигающее глаза.
Каждую секунду боль нарастала. И когда она станет нестерпимой настолько, что я изойдусь в крике безмолвным ртом. Когда охрипну, оглохну от собственного беззвучного воя, – меня втянет обратно. «Плата за бессмертие», – так объяснял Исра. «Плата за невозможное». И добавил едва слышно, – что «даже это – лишь часть платы»… Не знаю, хочу ли я знать другую часть. И каждый раз сомневаюсь… хочу ли воскреснуть.
Но кого интересует мое мнение. Мысленно усмехаюсь, чувствуя тупую иглу, что все глубже вгрызается в голову, опускаясь ниже, словно боль нанизывает меня на вертел, –