Чтобы не зацепить головой стреху, под которую все время шныряли воробьи, мама наклонилась и, постучав в дверь, окликнула хозяйку. Никто не отозвался. Мы прошлись вокруг, вызвав панику среди кур, заглянули в заросший огород и, не обнаружив ни души, вернулись во двор. Мама подошла к крошечному окну и, присев, попыталась хоть что-то внутри разглядеть. Затем еще раз постучала в дверь, позвала хозяйку и, не дождавшись ответа, потянула за ручку. Дверь легко поддалась. Переступив порог, мы оказались в темных сенях, в конце которых виднелась слабая полоска света. Воздух был затхлый, пахло старой пылью, мышами и сухими травами. Открыв следующую дверь, мы попали в комнату. Через крошечное окно, заросшее густой паутиной, в центре которой висела высохшая муха, едва просачивался свет, но вскоре мои глаза вычленили силуэт маленькой бабульки, сидевшей на лавке в углу. Не обращая на нас никакого внимания, она продолжала что-то толочь в круглой деревянной ступе, удерживая ее коленями. На стене висели пучки растений, земляной пол был устлан высохшей травой, кривая кочерга подпирала облезлую печь, возле которой стояли закопченные горшки.
Мама поздоровалась, но ответа не последовало. Тогда она рассказала знахарке о моем заикании и попросила помочь. Не переставая стучать деревянным пестом, бабулька посоветовала обратиться к врачам в больницу. Мама ответила, что врачи не помогли и что теперь вся надежа только на нее. Недобро посмотрев на маму, бабулька сказала, что ничем таким она не занимается, после чего, указав пестом на дверь, выгнала нас прочь. Последняя надежда на мое излечение исчезла.
Оказавшись на дневном свету, я заметила, что мама плачет, и мне очень-очень стало ее жалко. Я прижалась к ней и тоже заплакала. Возле калитки мы остановились, мама вытерла слезы, приободрила меня, погладив несколько раз по голове, после чего взяла за руку, и мы направились обратно в дом. Бабулька сидела на прежнем месте и все так же что-то толкла. Мама с порога начала просить, чтобы знахарка помогла ребенку, и собиралась уже встать