Способы уйти. Диляра Козадаева

сталкивается, перетекает. Беспомощность переходит злость, злость вытекает в жалость, жалость превращается в вину, вина снова становится яростью.

      «Раз люди кончают самоубийством, значит, существует нечто, что хуже чем смерть. Поэтому-то и пробирает до костей, когда читаешь о самоубийстве: страшен не тощий труп, болтающийся на оконной решетке, а то, что происходило в сердце за мгновение до этого»1.

      И в это мгновение ты позвонила мне.

      Я могу только представить, как тебе было страшно.

      Однажды я тоже близко подошла к смерти, вернее, она сама подошла ко мне. Я почувствовала ее дыхание, когда мой друг приблизился ко мне вплотную. Лицом к лицу. В безлюдном лесу. Он сказал:

      – Сейчас я сделаю тебе надрез на животе и трахну тебя прямо в него.

      Подобные фразы врываются в твою жизнь, как пуля в висок на полном ходу. Вы ничего не знаете о шоке, о внезапности, о неожиданном повороте событий, если ваш лучший друг не говорил вам это в лицо, а потом не вынимал нож и летнее солнце не блестело в нем всем своим божественным равнодушием.

      Ты не ожидаешь это услышать. Жизнь к такому не готовит, нет таких курсов, таких уроков, таких предупреждающих знаков. Женщину готовят к избиению, изнасилованию, воровству, аварии – если у тебя есть уши и слух, ты неизбежно услышишь хоть что-нибудь о том, что тебе делать в подобных ситуациях. Но никто никогда не скажет тебе: «Жизнь жестока. Будь готова ко всему. Даже к тому, что твой друг захочет трахнуть тебя в разрез на животе».

      Можно сколько угодно рассуждать о степенях виктимности и вине жертв в том, что с ними случается. Я так и вижу искривленный презрением рот того полицейского, от которого я к тебе пришла, так и вижу, как из него валятся слова: «Ты сама пошла с таким человеком в безлюдное место. Ты знала, что он может с тобой сделать. Ты что, даже не догадывалась, что у него в рюкзаке нож? А должны была! Баб выкашивают не убийцы, а естественный отбор, они сами лезут под ножи, как овцы». В его оправдание скажу, что он хорошо делает кунилингус, этот его рот.

      И тут я снова слышу твой голос, Лиза: «Боже, ну какая же ты блядь. Ты думаешь только об одном. Даже в рассказ о том, как ты пережила покушение, ты умудрилась вставить слово о кунилингусе». Теперь так звучит моя совесть, твоим голосом. Если мне повезет услышать еще раз, как ты кончаешь, мне будет стыдно, потому что теперь ты и моя совесть – одно целое, и… Сама понимаешь, насколько неловко слышать, как кончает твоя совесть. Это порождает путаницу в нравственных ориентирах.