Способы уйти. Диляра Козадаева

из правил и морали таяли одна за другой. Должна признать, они выглядели правдоподобно: люди останавливались перед ними и замирали с почтением, благоговением и страхом. Я хотела, чтобы эти стены были настоящими. Я хотела найти за ними защиту, прятаться там от дождя и бури, верить, что в этой жизни есть что-то твердое и незыблемое. Этот мир был бы красив и безопасен, если бы мораль и законы действительно существовали. И эта вера – вернее, страстное желание верить – толкали меня прямо на них, чтобы проверить их на прочность и убедиться в том, что они реальны. Чтобы когда надо мной совершалось беззаконие, когда сгущался мрак, когда черная, вязкая волна страха накрывала меня с головой, я знала – опора есть, она существует, она не рухнет, даже если все безумие мира взорвет и растрясет мою жизнь так, что оно накренится над бездной, грозясь рухнуть. Я хотела знать, что в эти минуты я могу за что-то уцепиться и выстоять. Закон есть. Мораль есть. Любовь и сострадание, способность людей к высоким чувствам, идеалы – все есть. Не здесь, не в моей жизни, но они где-то существуют, наличествуют, цветут и царствуют, я могу пойти туда, когда все кончится, и укрыться в этом саду.

      Но как только я прикасалась к этим стенам и надавливала, едва-едва, сама боясь того, что может произойти от моего усилия, они поддавались и падали.

      Я прикасалась к семьям, полным любви. Я брала за руку их отцов и они шли за мной. В подвалах их домов, в туалетах бара, на супружеских постелях и в детских комнатах они брали меня, закрыв глаза и постанывая от наслаждения. У меня не было особых методов обольщения, я даже выглядела, как попало, в моем облике не было ничего от Лолиты, обольстительницы, даже просто от женщины, на моих плечах вечно висела мужская одежда, никогда не видевшая утюга. Моим оружием служило простое правило, вычитанное в книге о Лиле Брик: «Надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. И разрешать ему то, что не разрешают ему дома. Например, курить или ездить, куда вздумается. Ну, а остальное сделают хорошая обувь и шелковое белье».

      Они теряли голову от того, что я позволяла им все и давала глотнуть свежего, опьяняющего воздуха свободы. Как дети, которым разрешили брать в магазине сладостей все, что они хотят. Они могли дышать полной грудью, быть собой и прямо говорить о своих желаниях. Они могли впервые за многие годы сказать не «мы», а «я». Я, я, я хочу. Чужие мужья и папочки моих друзей просто сходили по мне с ума.

      Я не хотела бы в это верить. Я хотела бы, чтобы они сопротивлялись. Чтобы хотя бы один из них сказал: «Ты сошла с ума? Этого не бывает и не должно быть!». Но я прикасалась и стены падали. Все рассыпалось. Все таяло. Безопасного мира не существовало.

      Я пробралась ночью в спальню к своему дяде, я змеей забралась в его кровать и он, лишь удивившись, но не сопротивляясь, взял меня. Моя принцесса, моя принцесса, девочка моя. Когда у меня случится первая задержка,