Я взрезала монотонное, однообразное пространство ножом, как ненасытный разбойник, вечно жаждущий крови. Я хотела крови бытия. Я хотела, чтобы она хлынула на меня и оживила. Но все, к чему я прикасалась, было фальшивым и полым внутри. Школа, семья, любовь – все, что снаружи выглядело твердым и незыблемым, рассыпалось от одного прикосновения. Кругом оказалось то же безумие, что и у меня дома. Я хотела, чтобы от него можно было спрятаться. Можно было выйти за порог и оказаться в другом мире. Но безумие, предательство и насилие оказалось повсеместным. Оно не ограничивалось стенами нашего дома. Мир был поражен изначально. Сама жизнь родилась зараженной, как от матери-сифилитички.
***
Существует довольно расхожая теория, будто события в этом мире, и в глобальном, и в локальном смысле, случаются для того, чтобы преподать кому-то урок. Эта школа существует только для людей, зверей учить не нужно. Вселенная так и эдак обтесывает голого, несмышленого Homo Sapiens, тычет его в ошибки чем попало, и верхом, и низом, и с обоих боков, и прямо, и косвенно, и в лоб и по лбу, так и колошматит им по тверди бытия, но судя по тому, что несчастья случаются снова и снова, люди – далеко не самые блестящие ученики.
Меня жизнь ничего не учит. Будто бы я – не человек и эта школа не для меня. Если человек произошел от обезьяны, то между животным и конечным продуктом эволюции, вроде нас, должны существовать градации, как в шкале Кинси. Кто-то ближе к обезьяне, а кто-то – к ницшеанскому сверхчеловеку. Я во второй половине шкалы – в той, что приближается к зверю. Я чувствую себя чем-то вроде собаки. Потребности у меня вполне собачьи. Еда, секс, объятия. Я – вечно текущая сучка.
Но что, наверное, самое главное – у меня нет чувства времени. Отсутствует, будто мне тайно, забавы ради, вырезали его при рождении и пересадили кому-то другому, для избытка, чтобы он вырос и мучился.
Например, смерть моей бабушки ко мне так близко, будто она случилась вчера, а поцелуй с Эрикой, которому нет и получаса, быстро отдалился от меня и сразу же поблек, словно секунда, когда она закрывала за мной дверь, длилась целое десятилетие. Каждая ступенька, ведущая вниз, от ее двери к выходу, от небес любви к твердой земле, уносила меня на целый год вперед. Я дошла до бара и все забыла. Ее имя стало пустым. Слово «Эрика» уже ничего не значит, не имеет ни крови, ни плоти, ни сока. Единственное, что осталось – солоноватый привкус во рту, которого хотелось смыть, как можно быстрее, будто на языке медленно расползалась склизкая улитка. Нужно немедленно проспиртовать язык, убить каждый ее микроб, ни следа на себе не оставить.
Когда я проглотила первый шот водки, она выжгла все,