– Ну! Ничего не хочешь мне сказать, Эля?
Элина поджимает губы и встает с крутящегося стула. В спальне три на три метра нельзя, чтобы находилось больше одного человека, иначе кислород иссякнет за минуту. А если второй человек – мама, то она умудряется втянуть в себя весь воздух с первой же фразой.
– Неа, – вяло отвечает Элина и открывает форточку. За окном поют птицы и разгорается лето. А в их квартире вечная зима.
– Люськина дочка сказала, что ты собираешься участвовать в каком-то конкурсе! Для писателей! – она скрещивает на груди руки, и это выглядит весьма угрожающе. Палач с топором не так страшен, как мать.
Элина морщится. Таня удружила. Знает же, что мама ненавидит литературу и все, что с ними связано.
– Я уже участвую, – Элина достает из-под кровати старый потрепанный чемодан. На нем еще даже живы колесики. – Вчера огласили предварительный список участников шоу «Альтер-Эго», я прошла. Можешь поздравить, – тускло объявляет она.
– Ты что, пишешь? – мама хватается за сердце и прижимается плечом к дверному косяку. – Хочешь закончить, как твой отец? Он тоже писал и где теперь? Спился, алкаш чертов!
Элина бросает на нее взгляд. А когда-то Тамара Михайловна была очень красивой женщиной. Это сейчас располнела, забросила свою внешность, и выглядит намного старше своего возраста. Никто не даст ей сорок один год. Жизнь успела поставить на ней жирный штамп – «отработанный материал».
– Тебе станет легче, если я скажу, что не пишу?
– Да, намного легче, – выдыхает мама. – Не хватало еще, чтобы в тебе проявились гнилые гены отца – недописателя, недочеловека, – она устало садится на стул, и тот протяжно скрипит под ее весом. – Ты конечно вся в него, но все же в тебе есть и толика от меня. Здравый смысл. Ты всегда знала, где твое место, а не предавалась мечтам, как этот алкоголик, – каждое упоминание отца пропитано ядом.
– Возрадуйся, я избежала этой участи.
– Но как ты тогда прошла? Это ведь конкурс для писателей, разве нет?
Элина открывает покосившуюся дверцу шкафа и сгребает в кучу немногочисленную одежду:
– Верно, – отвечает она и аккуратно складывает вещи в чемодан. На секунду задерживает дыхание, потому что знает, что последует за ее словами: – Я послала рассказ Ливии. Она написала его перед смертью, и он понравился жюри. Так что можешь ею гордиться.
В воздухе повисает мрачная тишина. Такая мрачная, что от напряжения сердце колотится быстрее и быстрее. Элина оборачивается к матери, удивленная молчанием. Та едва сидит, вцепившись одной рукой в подлокотник, а другой зажимая себе рот. Бледная, растрепанная, темные волосы выбиваются из пучка, а глаза… Элина поспешно отворачивается, лишь бы не видеть застывшую в них боль.
– Не верю тебе, – наконец, шипит мама. – Ливия не могла заниматься подобной дурью. Она была умная девочка!
– Да. А я – дура, мама, – спокойно отвечает Элина, хотя внутри все ходит ходуном