– Там… там трое убитых. Из револьвера. Я провожу.
Слова с трудом выдавливались из горла, но, может, благодаря этому полицмейстер и не стал ничего переспрашивать и поверил сразу, лишь побледнел чуть и стал еще строже с виду:
– Господин Массалитинов, – обратился он к Коленьке, – будьте любезны, позовите с улицы городового, а если случится, то двоих. Один пусть у входа в театр встанет и никого не выпускает. Второго сюда пришлите. Но пусть он через служебный вход пройдет…
– Через служебный сразу вверх по лестнице, второй этаж, первая дверь по левую сторону, – пояснила я в ответ на вопросительный взгляд Коленьки.
Массалитинов кивнул, но не убежал сразу, а еще раз вопросительно взглянул, но уже не на меня, на полицмейстера – не нужно ли еще чего-то сделать?
– И поставьте здесь человека, чтобы никого не пускал, пока я не распоряжусь. И еще, постарайтесь привлекать как можно меньше внимания. Не дай бог паника… Да что я говорю, вы и сами человек разумный.
Мы едва успели дойти до нужной двери – хотя надо сказать, что шагала я медленно, потому что ноги все еще едва меня слушались, – как по лестнице раздался грохот сапог, примчался запыхавшийся городовой. Полицмейстер махнул ему рукой, мол, постой здесь, братец, а затем и приложил палец к губам. Городовой так же молча кивнул и стал от двери сбоку. Правда, постарался заглянуть в комнату и тут же стал осенять себя крестным знамением.
Полицмейстер замер на пороге, оглядел помещение цепким, холодным взглядом и повернулся ко мне:
– Заходили?
– Да. На два шага. Но ничего не трогала.
– Весьма похвально. Не страшно еще раз посмотреть?
Страшно, конечно, но не для потехи же просят, для дела. Потому я кивнула и заглянула в комнату.
– Все как было и все на своих местах.
– Да уж, бегать тут нынче некому. Прости, дочка. Закостенел уж душой на службе, вот и шучу невпопад. Хотя если не шутить, то и свихнуться от таких картин можно. Ладно, говори кто здесь кто.
Я начала говорить. Про господина хозяйственного распорядителя получилось почти легко. Наверное, потому что общалась я с ним мало, да и не любила его, честно сказать. Когда указывала на кассира Алексея Ивановича, к горлу подкатил комок. А про Михеича едва сумела досказать, как хлынули слезы. Наверное, это неправильно. То, что я смерть каждого воспринимаю так по-разному. Перед смертью же все равны? Но Михеич мне был как родной, потому и жалко его было много сильнее, чем других.
– Все слышал? – спросил полицмейстер городового. – Позови сюда еще кого из наших, а сам садись на извозчика и гони в управу за следователем.
Городовой вскинул руку к шапке и бегом кинулся вниз. И почти тут же снизу раздался грохот еще одной пары сапог, видимо, прибыл еще один полицейский. Шаги и в ту, и в другую сторону на мгновение замерли, послышались приглушенные голоса, а потом вновь загремели кованые подошвы, и объявился новый городовой. Козырнул начальству и молча,