«Мне надлежит, – писал он между прочим, – совершить пред вами, государыня, торжественный акт, как пред царицею моею и матерью, – акт, предписываемый мне моею совестью пред Богом и людьми: мне надлежит оправдать невинное лицо, которое могло бы пострадать, хотя бы негласно, из-за меня. Я видел, как злоба выставляла себя судьею и хотела дать ложные толкования связи, исключительно дружеской, возникшей между мадемуазель Нелидовой и мною. Относительно этой связи клянусь тем Судилищем, пред которым мы все должны явиться, что мы предстанем пред ним с совестью, свободной от всякого упрека, как за себя, так и за других. Зачем я не могу засвидетельствовать этого ценою своей крови? Свидетельствую о том, прощаясь с жизнью. Клянусь еще раз всем, что есть священного. Клянусь торжественно и свидетельствую, что нас соединяла дружба священная и нежная, но невинная и чистая. Свидетель тому Бог».
Уже отчаянный, если можно так выразиться, тон этого письма ясно указывает, как много накипело горечи и негодования в душе Павла, когда он увидел, что клевета стремилась загрязнить репутацию существа, которое он считал самым дорогим для себя на свете; но, вместе с тем, существование этой клеветы, пустившей глубокие корни в обществе, не только не сделало его более осторожным, а, напротив, заставило его удвоить, утроить публичные знаки уважения к девушке, напрасно оклеветанной и униженной, по его мнению, из-за него и терпевшей все ради него же. Нелидова не скрывала своего желания удалиться от двора, где ее положение становилось невыносимым вследствие натянутых отношений к ней Марии Феодоровны и ее наперсницы, г-жи Бенкендорф. Мария Феодоровна не вникала, да и не хотела вникать в смысл дружбы Павла и Нелидовой: уверенная в платоническом ее характере, она все-таки, с женской точки зрения, возмущалась близостью отношений супруга к своей фрейлине, как бы чувствуя себя лишней в их продолжительных беседах, в их нескрываемом духовном единении: тяжело было ей думать, что душа великого князя принадлежит другой женщине. Естественно, она стала стремиться к удалению Нелидовой от двора и вооружать против нее окружающих, вполне искренно приписывая ей самые дурные намерения.
«До меня дошли слухи, – пишет Ржевская-Алымова, – о частых размолвках, происходивших в домашней жизни великокняжеской четы. Причиною этого была г-жа Нелидова, овладевшая умом великого князя… Живя вдалеке от двора, я не хотела верить этим сплетням. Мой заклятый враг, г-жа Бенкендорф (у которой я не бывала и которая не ездила ко мне), подтверждала мне верность всего слышанного мною. Она явилась ко мне с поручением передать мне обо всем, завербовать меня в приверженицы великой княгини и заставить противодействовать ее врагам. Я