– Зато ты у нас – бодрячок наскипидаренный, тебе не кажется, что ты рано радуешься? Поговорим через пару месяцев, лады?
– Не о чем с тобой говорить, рота у вас лоховская, да и сами вы…
– Не кажи гоп…
На раздаче не было чистых тарелок, я подошёл к окошку мойки – алё! Дай тарелку!
Тарелка полетела мне прямо в лицо, я еле успел выставить вперёд руку, кругляш с надписью «общепит» срикошетировал, и упал на пол, разбившись на мелкие осколки.
– Э, вы чё там, охуели? Чё за…
Я заглядываю в окно, и осекаюсь на полуслове – на меня в упор смотрит азиат, тот самый, что срубил меня в приёмнике.
– Тарэлька нужин? Иди суда, возми!
Я сплёвываю на пол, и сажусь за свой стол, понимая, что сегодня остался без обеда. Пока все жуют, я медленно наливаюсь тяжёлой злобой, сука нерусская, из – за тебя мне не жрать теперь, что ли? Я встаю из – за стола, старшина лениво спрашивает – куда собрался?
– Пойду на кухню, тарелку возьму.
Прохожу на кухню, к окну раздачи посуды, азиата там нет, иду дальше, и у мойки, там, где расположены четыре огромных раковины с мутной от жира водой, вижу напевающего что – то вполголоса солдата.
– Слышь, ты! Где этот нерусский, который тут посуду мыл?
Солдат оборачивается, и оказывается Лошариком, тем самым, который и привёл азиата в мою жизнь. Лошарик заискивающе улыбается – тебе чего, зёма?
– Я тебе не зёма, пидор вонючий.
– Не надо нервничать…
– Узнаёшь меня?
– Ннет, а мы чё, знакомы?
– Ага, я тебе клешню отказался пожать, и ты, сука трусливая, за старшими сбегал.
– Не помню такого, ты меня с кем – то перепутал, зёма.
– Да похуй, помню – не помню, щас я тебя суку, рвать буду.
– Братишка, ты чего? Я тебя не знаю, не надо…
Лошарик хватает разделочную доску, и бросается на меня, широко разинув рот – аааа! Я делаю уклон, и выбрасываю, правый боковой, Лошарик отлетает к раковине, я бью его ногой в лицо, вкладываясь в удар, слышен приятный хруст, по лицу Лошарика течёт кровь, я поднимаю его за воротник, и окунаю головой в раковину с мутной водой, он начинает трепыхаться, отчаянно дёргая руками и ногами, я держу его долго, убедившись в том, что пару литров он выпил, отпускаю руки. Тело падает на пол с громким стуком, его бурно рвёт, сгустки крови, остатки полупереваренной пищи – всё это льётся на грудь, он громко втягивает воздух, хрипит, и вдруг начинает тихонько плакать – сукааа, сколько можно, когда это кончится! Все меня чмырят, и деды, и черпаки, а теперь и ты…Я так больше не могу…чего я вам всем сделал,… не могу терпеть больше…
Я подхожу ближе, легонько тыкаю его носком сапога в висок, он послушно заваливается на бок, словно неживой, я ставлю ногу на голову таким образом, чтобы давить каблуком на ухо, нажимаю посильнее, вызывая крик боли – как зовут этого азиата?
– Бату.
– Так и зовут?
– Нет, у него какое – то длинное имя, Эрдэна…бат, не выговоришь короче, все зовут