сына в гроб.
Обо всем этом Андрей Войнаровский узнает погодя. А тем временем в
Гамбург царица Екатерина присылает свою гофмейстрину. Причина для глаза
человеческого пристойная – найти помещение для родов беременной царицы,
решившей разрешиться именно здесь. Гофмейстрина перед тем как искать
хоромы, прежде всего едет к Авроре Кенигсмарк. Речь ведется отнюдь не о
22
родах. Московская гостья убеждает графиню: пускай Войнаровский сдастся на
милость царя, и тот в знак доброй воли разрешит Андрею поселиться где бы
то ни было в Европе.
Озабоченность царского двора была понятна. В Европе назревал
громкий скандал. О диком нарушении Россией международного права
немедленно докладывали своим правительствам и монаршьим дворам
дипломаты Швеции и Голландии, Франции и Британии, Испании и Дании.
Почти все известнейшие газеты тогдашней Европы (французская «Gazettе de
France», испанская «Gaceta de Madrid», английская «The Moderator
Intel igencer», голландская «Gazett de Leyde», международное и чуть ли не
саме популярное тогдашнее издание «La Clef du Cabinet») с удивлением и
негодованием писали о беспардонном азиатском растоптании прав свободного
города.
Резкий протест высказал Стокгольм, требуя освобождения
Войнаровского как полковника шведской гвардии, французская дипломатия
призвала придерживаться христианских ценностей (еще чего захотела…). Вена
говорила о недопустимости нарушения международного права, тем паче, что
цесарь был номинальным владетелем немецких земель.
Ощущая мощную поддержку всех европейских дворов, имевшую для
Андрея куда больший вес, нежели императорское слово, он поступил весьма
неосмотрительно. (Хотя слово давала и беременная царица, не боясь греха в
такое время, и со временем сам Петр І, уверяя графиню Кенигсмарк).
5 декабря 1716 года Андрей Войнаровский соглашается на выдачу его
русским властям. Русский император оказался в самом деле хозяином своего
слова: как дал, так и сломал… Полковника двух армий, воина и дипломата,
знаемого в Европе политэмигранта, семь лет гноили в Петропавловской
крепости, а после этого еще два десятка лет «закаливали» в сибирских снегах,
в Якутии. И никто не имел права даже знать настоящего имени каторжанина -
еще одна азиатская «свинцовая мерзость» русского двора… Лишь случайная
встреча историка и исследователя Миллера последним отголоском дойдет до
цивилизованного мира, и Кондратий Рылеев напишет романтическую поэму
«Войнаровский». Напишет, а через несколько лет свободолюбивейшему
автору «именем императора» хотя и другого, но российского двора палач
накинет веревку на шею, и тело повиснет, вздрогнув, и закачается, как
качались повешенные украинцы, плывя по Сейму мимо пологих его берегов…
Однако