Природа ли, воспитание, или кровь – неизвестно, по какой причине, но голова у Стася всегда была светлой. И в школе схватывал слету, и позже, в работе на винокурне, решения принимал быстрые и правильные, предвидя события не на шаг, а на два-три вперед.
Вот и сегодня вечером уговорил недалекого кровосмесителя, соседа по нарам, Шахорского поменяться местами, отдав за такую услугу почти новые, справленные прошлым летом сапоги яловой мягкой кожи. Шахорский, довольно поцокав языком, перелег.
Маньяк-доктор, лишившись свободных ушей, обиженно отвернулся, закутавшись в куцее казенное одеялко, стараясь как-то отвлечься от могучего храпа довольного жизнью животного, по недоразумению господнему принявшего облик плешивого квадратного человека.
Ночной пронзительный свинячий визг, вперемежку с хрипами и бульканьем, заставил Стася подскочить, больно стукнувшись головой о верхний полог.
Тусклый свет дежурной керосиновой лампы освещал жутковатую картину: квадратное тело Шахорского изгибалось в конвульсиях. Выпученные его глаза лихорадочно вращались. Он еще не понимал, что такая сладкая и полная животных удовольствий жизнь утекает с каждой пульсацией густой черной крови, выталкиваемой все реже и реже сквозь толстые пальцы, прижатые к перерезанной одним точным ударом глотке.
Народ в камере всполошился и забегал. Только Рыжий не соизволил показаться из своего положенческого угла.
Стась, пожалуй, впервые так ясно ощутив результаты своих холодных расчетов, понял, что если утром не будет допроса у Мачулича, то выбора нет: придется убить Рыжего.
Невольно улыбнулся, вспомнив любимую отцовскую присказку: всегда есть два выхода, либо живым спереди, либо в виде дерьма – сзади. С этой мыслью Станислав Вашкевич попытался уснуть.
Черное-черное небо. Ни капли света, мрак, пожирающий сам себя, безнадежность, пустота, холод. Медленно, нехотя, тяжко, по миллиметру из-под темного полога великого Ничего выпутался светящийся краешек блеклого лунного диска.
Точно так же, синхронно, с призрачной мертвечиной появляющегося света Сергей по-звериному почуял, как в прежней пустоте черепа пробуждается осознание того, что он есть, что он жив, что он живая материя, существо слабое, болящее, дышащее.
– Что ж ты, дядька… что ж ты… как же ты… ты-ы-ы-ы… – тоненьким детским голосом причитала темь, распутывая ноги, освобождая дыхание от многотонной навалившейся глыбы. – Эх, ты, эх… Из мрака вылепилась хрупкая фигурка обгоревшей девчушки без лица. Фигура призывно взмахивала тонкой ручкой, приглашая Сергея искупаться в уходящей темноте, окунуться в прохладу, стать безмятежностью, утонуть навсегда.
– Шалишь, не-а, – зашевелил жерновами мыслей Сергей. Девочка обиженно сгорбила худенькие плечики и по крупицам растворилась среди тысячи теней, проявившихся