– Родимая ты моя мамунюшка. Да забери ты меня из этой гадской больницы. Я умру тут! Умру!..
К утру, измотанная болью и страхом, она впала в забытье.
На следующий день её перевели в общую палату. Лёжа среди заботливых, ласковых женщин, она думала о том, что мама непременно заплачет от жалости к ней. Осторожно прижмёт к себе и будет долго-долго греть её голову тёплыми движениями ладоней от макушки к щекам. Вообразив эту картину, Арина, отвернула голову к стене и плакала до полного опустошения. Она представляла, как изменится у мамы выражение лица, какие хорошие слова она будет говорить ей. Девочке казалось, что после такого страшного для неё испытания, мама постоянно будет спрашивать: как она себя чувствует, не болит ли у неё живот, не хочется ли ей мороженого или чая с малиновым вареньем?..
Но ничего такого не произошло. Нина Андреевна не заплакала, увидев дочь, скорчившуюся, словно запятая, не поцеловала её. Торопливо бросила на ходу:
– Ну что, жива? Пошли быстрее на остановку. Пришлось из-за тебя отпрашиваться с работы, а там дел невпроворот…
Она так спешила, что не догадалась подсадить с трудом двигающуюся дочь в автобус, высокие ступеньки которого обледенели и скользили, как горка на морозе. Арина сидела напротив матери и с трудом подавляла в себе острое желание всем телом прижаться к ней, подставить голову под её ладонь. Если бы мама спросила, она бы ей всё, всё до капельки рассказала и про толстую тётю в мятом колпаке, и про то, что во время операции доктор спросил, какие книжки она читает… Дурачок, что ли? Она бы рассказала маме, как её, связанную по рукам и ногам, напуганную видом целой кучи блестящих металлических инструментов, обманули люди в белых марлевых повязках: больно не будет, больно не будет – как комарик укусит в живот. А потом длинной иголкой впились в самую глубину живота и все по очереди возмущались: ты чего орёшь как резаная? А сами резали и резали. И никто не понимал, что она умирает. Хорошо было девчонке из соседней палаты – сразу после операции к ней пришли папа с мамой и по очереди держали её за руку, жалели, смачивали водой пересохшие губы, подолгу что-то выпытывали у врачей в коридоре. Арина видела заплаканные глаза чужой мамы.
Всю дорогу до дома она робко пыталась завладеть вниманием матери: ёрзала, прикладывала ладонь к животу. Но Нина Андреевна, напряжённо глядя в окно автобуса, словно забыла о ней. И только вечером, скользнув взглядом по лицу дочери, заметила:
– А ты побледнела, осунулась. Глаза – торчком. Налегай на еду, – и положила на кровать старую куклу в новой шляпке, связанной