Я стоял в прихожей с лыжами и пытался осознать случившееся. Смерть наконец показала себя, я должен был столкнуться с ней лицом к лицу уже давно, и это произошло. В тот же день я вернулся из школы, все еще не понимая, что ощущаю и что должен чувствовать. Я зашел в прихожую и увидел черную тряпку на зеркале: все зеркала в квартире были занавешены, непонятно почему. Все плакали: папа, старший брат, бабушка, другие родственники. Все подходили ко мне, чтобы выразить свое сочувствие, искренне переживали за меня, подбирали слова, чтобы поддержать меня в моем горе. Как же, мальчик только что потерял мать…
А я не чувствовал ровным счетом ничего. Я судорожно прислушивался к себе, но не мог различить внутри ни скорби, ни горечи утраты, ни жалости. Ничего. Я выслушивал слова сочувствия, вежливо кивал в ответ, но единственным, что заставляло меня переживать, было чувство стыда и неудобства от того, что я не могу оправдать ожидания других и скорбеть вместе со всеми. Все они как будто страдали вместо меня, а я оставался спокойным и безучастным. Это чувство так сильно давило на меня, что в итоге я расплакался. Но, естественно, мои слезы были истолкованы совершенно не так, как было на самом деле.
А потом мне стало не стыдно, а страшно, когда кто-то сказал, что маму скоро привезут сюда, в наш дом. Меня очень пугала мысль, что я окажусь в одной квартире с мертвым человеком, и не просто безликим незнакомым мертвецом, а со своей матерью, пугавшей и смущавшей меня еще при жизни, а после смерти ставшей для меня во много раз страшнее. Но наибольший, иррациональный ужас у меня вызывало именно появление мертвого тела. Приход ритуальщиков, гробовщиков, появление в квартире страшного предмета, ожидание этого просто разрывало меня на части. Раз за разом я представлял себе эту картину, все в новых подробностях, и каждый раз испытывал все больший ужас. Бабушка оторвала меня от этих мыслей – нужно было сходить в магазин и купить продуктов к поминальному столу. Люди все приходили, чтобы проститься и принести соболезнования. Я молча кивнул и принялся одеваться.
На улице уже наступила полная темень, стоял крепкий сибирский мороз. Снег загадочно искрился в свете фонарей. Я брел из магазина, под ногами поскрипывал снег, я старался не думать ни о чем. Привычная дорога проходила мимо рядов хрущевок, с оранжевыми теплыми окнами, которые посередине квартала прерывались высоким силуэтом церкви. Церковь, обычно темная и молчаливая в это время, в тот вечер неожиданно ожила и распространяла в морозном воздухе удивительную, звонкую и ладную колокольную музыку. Я шел в темноте, среди этого удивительного чистого звона, среди искрящегося бриллиантового снега, и внутри меня потихоньку рождалось ясное ощущение потустороннего контакта с этой музыкой, понимания. Полный этого нового чувства я дошел до своего подъезда, очень долго поднимался наверх с тяжелым пакетом в руке и остановился на своем этаже, переводя дыхание. На лестничной клетке перед нашей дверью стояла крышка гроба.
Я понял, что то, чего я так боялся, уже произошло и теперь мне придется