Добрый «кормит лису, которая съест его кур»[450]. Эти слова оказались пророческими. Став королем, Людовик начал проводить политику в духе своего отца, которая в конечном итоге привела к ухудшению отношений с Бургундским государством. Действия короля сразу же были восприняты при бургундском дворе как неблагодарность за предоставленную помощь во время ссоры с отцом[451]. Он, обращается Шатлен к Карлу Смелому, тебе «воздал злом за добро, ненавистью за любовь, угрозой за службу»[452]. Бургундская сторона пыталась открыто использовать аргумент поддержки дофина в трудную минуту для достижения своих целей и в качестве средства для поддержания своего особого статуса. В ответ на попытку короля взимать налоги с Бургундии послы герцога не преминули напомнить об этом. Жак дю Клерк передает нам диалог короля и посланника Филиппа Доброго Антуана де Круа. «Что это за человек, герцог Бургундский: он что, другой или сделан из другого материала, чем остальные принцы и сеньоры королевства и других государств?» – спрашивает король. На что Антуан де Круа ответил: Филипп Добрый – единственный принц королевства, который осмелился поддержать дофина в трудную минуту[453]. Разумеется, последовала негативная реакция Людовика XI. В знаменитой речи 1473 г. канцлер Гийом Югоне также уподобляет короля лису (regnart), который действует хитростью и обманом, не желая открыто сразиться с противником. В частности, канцлер возлагает на него вину за ссору Филиппа Доброго с сыном[454]. Другое прозвище, данное Людовику XI – «вселенский паук» – также является изобретением бургундских авторов. Жан Молине в поэме, написанной в 1467 г., вкладывает в уста герцога фразу о том, что он победил вселенского паука («ау combatu luniversel araigne»)[455].
Сравнение короля с пауком или лисом вполне оправдано в том контексте, в котором его представляют бургундские хронисты. Он постоянно интригует при бургундском дворе, провоцирует различные споры между слугами герцога и его сыном, стремится ухудшить и без того сложные на тот момент отношения Филиппа Доброго и Карла Шароле[456]. Впрочем, де Ла Марш написал эти строки уже в конце 1480-х – начале 1490-х гг. Шатлен же, описывая пребывание дофина при дворе герцога, напротив, сначала сочувствует ему, пытающемуся примирить отца с сыном, указывая на его нежелание предстать в глазах современников в качестве «человека раздора, который притягивает неприятности и проклятия туда, куда он приходит»[457]. Однако вскоре ситуация изменилась. Интриги Людовика, его попытка заполучить верных слуг при бургундском дворе, его отношение к отцу наконец заставляют Шатлена увидеть в нём совершенно другого человека. Хронист признает противоестественным публичное проявление радости дофином по поводу ухудшения здоровья Карла VII, его надежду на скорую смерть короля[458]. В связи с этим сюжетом следует сказать, что бургундские историки были поставлены в весьма сложное