– Ладно, – сказал он, – пойду зарабатывать сто долларов.
Он обернулся и увидел пятьдесят полотен Мондриана на белых стенах этой клиники: стерилизованная живопись в зале с кондиционированным воздухом; ничего подозрительного; все защищено от микробов и страстей. Он подошел к одной из картин и долго рассматривал ее. Ричи следил за лицом Гомеса и заранее улыбался.
– Мне это ни о чем не говорит, – пробормотал Гомес.
Ричи перестал улыбаться, но понимающе посмотрел на него.
– Конечно, – тактично заметил он. – Это не может вернуться сразу, тебе нужно привыкнуть.
– Привыкнуть? – зло переспросил Гомес. – Но не к этому же.
Ричи повернул голову к картине. Черная вертикаль, перечеркнутая двумя горизонтальными полосами, возвышалась на сером фоне; левый конец верхней полосы венчался голубым диском.
– Я думал, тебе нравится Мондриан.
– Я тоже так думал, – сказал Гомес.
Они остановились перед другим полотном; Гомес смотрел на него и пытался вспомнить.
– Действительно необходимо, чтобы ты об этом написал? – обеспокоенно спросил Ричи.
– Необходимо – нет. Но Рамон хочет, чтобы я посвятил ему свою первую статью. Думаю, он считает, что это будет солидно.
– Будь осторожен, – сказал Ричи. – Не начинай с разноса.
– Почему бы и нет? – ощетинился Гомес.
Ричи улыбнулся со снисходительной иронией:
– Видно, что ты не знаешь американскую публику. Она очень не любит, когда ее пугают. Начни с того, что сделай себе имя: пиши о простом и естественном, и так, чтобы было приятно читать. А если уж непременно хочешь напасть на кого-нибудь, в любом случае не трогай Мондриана: это наш бог.
– Черт возьми, – сказал Гомес, – он совсем не задает вопросов.
Ричи покачал головой и несколько раз цокнул языком в знак неодобрения.
– Он их задает в огромном количестве, – сказал он.
– Да, но не затруднительные вопросы.
– А! – сказал Ричи. – Ты имеешь в виду что-нибудь о сексуальности, или о смысле жизни, или об обнищании народа? Действительно, ты научился в Германии Grundlichkeit[5], a? – сказал он, хлопая его по плечу. – Тебе не кажется, что это немного устарело?
Гомес не ответил.
– По-моему, – сказал Ричи, – искусство создано не для того, чтобы задавать затруднительные вопросы. Представь себе, что некто приходит ко мне и спрашивает, не желал ли я свою мать; я его вышвырну вон, если только он не какой-нибудь ученый-исследователь. И я не понимаю,