Чем дальше я отходил от вечно запертой двери, тем больше пустых комнатушек я наблюдал. Тех самых закутков в темноте, в которые голоса запрещали входить, обосновывая это тем, что их посещение небезопасно и что этим я лишь наврежу себе. Мне никогда не хватало смелости оступиться их наставлений, а потому я не знаю, каково оно там, в этих темных чуланах темного коридора, за которым была лишь тьма, полностью охватившая всё, до чего дотянулась, кроме этого места. Я могу лишь догадываться, что там такой же усеянный мусором пол, такой же пробирающий до костей холод, такие же разбитые окна, ведущие в пустоту, из которых никогда ничего не видать.
С каждым вязким шагом я всё больше приближался к другой, всегда казавшейся куда более доступной, чем светивший на горизонте и сковывающий светоч вдалеке в виде крашеных деревянных врат в неизвестность, двери. Может она казалась роднее и ближе потому, что приближение к ней не замедляло мои шаги, не погружало в мыслительный транс, в котором велика вероятность ляпнуть лишнего о голосах. А может, потому, что со стороны этой двери я слышал множество добрых голосов, чья воля импонировала моей собственно. Я ощущал их присутствие почти физически и грелся в их лучах. Эти голоса не требовали смирения, не ждали от меня унижений и падения в грязь, как делали другие, и за это я любил их, как может любить ничтожество – холодно и первобытно. Но какими бы добрыми они ни были, у них всё же было одно требование ко мне – не входить в эту дверь ни в коем случае, даже если я буду полностью уверен в правильности своих действий. Никогда и ни за что. Сначала это повергало меня в кратковременную грусть, а потом я без особых проблем и лишений привык к этой мысли. В конце концов, другие требовали от меня куда большего, а делали для меня куда меньше. Да и как я войду в эту дверь, если она заперта, а ключей от неё давно нет?
И всё же я шёл к ней, к той самой двери, за которой скрывалось нечто, чего я недостоин видеть. Шёл и видел темноту, и слышал шепот, исходящий из стен, из комнат, из каждой пылинки, витающей в воздухе. Неразличимый шепот, настолько тихий и неразборчивый, что способен свести с ума даже безумца, у которого вместо головы – коробка со скрепками, летающими то вверх, то вниз при каждом шаге. Мне даже стало интересно, что взяло надо мной верх: лихорадочное любопытство или незримая воля голосов? Наверное, синтетическая субстанция и того, и другого, та, которой я дышу и которой заполнены лёгкие и мозг.
Шаги уже измерялись не пройденным расстоянием, а затраченным временем, которое становилось всё тягучее, а временное движение с каждым соприкосновением обуви с полом больше и больше замедлялось. Казалось, что я никогда не достигну своей цели и что так и буду брести здесь на потеху голосам, но я даже