В это время к Даше в комнату вошла мать и нарочито, затворяя дверь, пристукнула, чтобы услышала Даша ее приход. Даша даже не повернулась, смотрела в окно. Мать прошла в комнату, подошла к мягкому креслу и села в него, второе кресло подтянула поближе к себе и сказала:
– Доченька, иди, сядь, нам надо поговорить.
Даша повернулась лицом к матери и стала строго, испуганно смотреть в лицо матери, подошла к креслу и тяжело опустилась в него.
Мать начала было говорить:
– Доченька, ты-ты-ты, – мать, спотыкаясь на «ты», никак следующее слово не может сказать. Потом кое-как грустно и боязливо прошептала, – Ты представляешь, если…, – и мать опять замолчала.
– Да, – твердо и уверенно сказала Даша. – Представляю себе, если узнает папенька.
– Да-да, – поторопилась сказать мать.
– Маменька, ты добрая, даже наши крепостные об этом говорят, скажи мне, только правду.
Мать испуганно вытаращила глаза на дочь.
– Не бойся, маменька, я не хочу тебя обидеть. Скажи, маменька, почему наш папенька, как я помню, домой приезжал два раза в год и то ненадолго, а то все время живет в Москве, а мы здесь?
– Что ты, что ты, – взмолилась мать, – можно ли так говорить на родного отца, он ведь там работает, он наш кормилец.
– Кормилец, говоришь, – громко и уверенно сказала дочь. – Наши кормильцы вон, – указала рукой на окно, – крепостные, они с зари до зари, не разгибая спин, работают, а во что он их одевает, этот наш кормилец, а за что он порет бичом мужиков своих крепостных? – Даша еще громче заговорила. – Да, хорошо, что его крепостные русские люди, на них шкура прочная, толстая, дюжий народ, а то давно у всех крепостных развалились бы кости. Не знаю тогда наш кормилец, чем бы стал нас с тобой кормить. Наверно бы, он и не приехал бы к нам.
Испуганная мать такими словами, услышанными от дочери впервые, дрожащей рукой стала молиться, приговаривая:
– Доченька, что с тобой?
Осмелев Даша и увидев испуганную мать, еще увереннее заговорила:
– Маменька, мне уже идет 17 год, – она это сказала так, как будто ей идет 30 год. – Я все, маменька, знаю и все понимаю. Ты у отца тоже крепостная, только я была все для тебя маленькая и ты мне об этом не говорила, боялась мне говорить об этом. Да, я его дочь, но дочь от крепостной, а то почему он не дал мне образование? Нанял учителя, – с усмешкой сказала Даша, – научил меня читать, писать, да еще научил арифметике, всем четырем действиям, а теперь говорит: «Ты у меня образованная».
Даша, видя сгорбившуюся мать, у которой все тело тряслось от плача, встала с кресла, подойдя к креслу, где сидела мать, чуть подвинув ее ноги, присела на кромочку, и, обняв двумя руками, туго прижав мать к себе, заговорила:
– Маменька, прости меня, но это должно было случиться не сегодня, так завтра или через год, два. Нам теперь будет легче, мы объяснились, что мы обе знаем, кто мы.
Мать посмотрела