Затея Франсин, неизменно предварявшая завтрак. Вольф оставил резиновую грушу, расстегнул манжет, который стискивал его руку выше локтя, и перелистнул страницу. Было время, он делал записи перьевой ручкой, попутно любуясь своими инициалами на наконечнике, но потом заправный механизм сломался, а починить его Вольф так и не сподобился. Да и был ли смысл? Переехав, он зашел в книжный магазин и купил первую попавшуюся шариковую ручку со сменными стержнями в наборе, оставив подарок Франсин в футляре, а футляр – в одной из коробок, которыми была заставлена гостиная. Большинство из них он так и не разобрал.
Угнездив конфету между щекой и зубами, Вольф начал было делить страницу на два одинаковых столбика, как вдруг, доведя линию до середины, остановился. Резким движением, каким из почвы выдергивают сорняк, он вырвал страницу и уставился на пустой разворот.
Он ведь через это проходил, что за дурной рефлекс?
Это раньше, замерив давление, они с Франсин по очереди записывали показания: она выводила результат компактным почерком – каждая цифра, словно деталь детского конструктора, примостившаяся рядом с его каракулями-переростками. Для них это мероприятие было сродни походу в парк аттракционов, когда забавы ради пробуешь силы в молотобойце – лупишь кувалдой и ждешь, как высоко подскочит кругляшок, заиграет ли дурацкая мелодия, ну или, в их случае, какие цифры пропищит тонометр. Глупое состязание, оба ведь гипотоники, поэтому никому из них было не взять олимпийскую планку – верхнее давление выше сотни. Тем не менее, так они начинали каждое утро, пока его старушки не стало. Вольфу потребовался десяток страниц тормозного пути – синей пастой по бумаге, – прежде чем он уперся в осознание, что столбики больше ни к чему.
И вот опять, все по кругу.
Готовясь дать отпор мышечной памяти, Вольф занес ручку над журналом, когда на острие коронки, высвободив лимонный сок, лопнула конфета. И ладно конфета, вместе с ее сердцевиной лопнуло кое-что еще – струна, туго натянутая между беспокойным сознанием и кончиками пальцев, которая неустанно вибрировала в районе грудной клетки и, наконец, не выдержала. К чему вся эта писанина? Размять суставы? Для особо пытливого биографа? Не из заботы о своем здоровье, это уж точно!
Вольф отложил ручку, захлопнул журнал и отодвинулся. Вставать из-за столика нужно было аккуратно, лишнее движение и локоть упирался в наличник, колено – в ребро масляного обогревателя, клацавшего на минимальной мощности. Вольф подошел к окну, сквозь которое на кухню проникало воскресное утро, и сделал глубокий вдох. Хотя воображение регулярно подкидывало ему это сравнение, именно в раннее время суток, пока заспанный мир толком не привел себя в порядок, кухня как никогда напоминала капитанский мостик. Вольф ступал на залитый светом пятачок и всматривался в море под ногами, позволяя волнам себя укачать.
Все дома на другой стороне улицы были в шесть этажей максимум, Вольф же поселился на восьмом, так что взгляд его скользил по крышам, по темной черепице, которая смахивала не то на рыбью чешую, не то на комья застывшей лавы. Сама улица ничем не выделялась, разве что – и это Вольф подметил давно, – сюда не заезжали автомобили. Даже вечером пятницы, когда вся округа, не сговариваясь, давила на клаксоны, под окнами стоял штиль. Транспортный вопрос здесь решался иначе. Улица была от и до прострочена трамвайными путями, по которым, пыхтя и скрипя, ездили вагончики бордово-желтой расцветки. Вольф наблюдал за людьми, как они набивались внутрь и теснились на боковых подножках, а про себя думал, что фотография этого зрелища могла бы украсить колонку об ужасах перенаселения в одном из тех буклетов, которые ему подсовывали в почтовый ящик. Чего ему только не подсовывали…
Ближайшая остановка располагалась прямо у подъезда Вольфа, а следующая – в конце улицы, рядом с краснокирпичным зданием ткацкой фабрики. Вернее, бывшим зданием ткацкой фабрики, где ныне проходили модные показы и выставки. Сооружение скрывалось за частоколом жилых домов, но из окна Вольф видел похожую на портовый маяк заводскую трубу. Больше века она возвышалась над городским пейзажем, так что новые владельцы, долго не думая, переоборудовали ее в смотровую площадку. Правда, они здорово облажались, понатыкав гигантских биноклей, и по утрам солнечные лучи бликовали в окулярах, так что верхушка трубы казалась досадным пересветом на живописной открытке.
Вот как сегодня. Вольф облокотился на подоконник.
Куда плывет его корабль? И плывет ли? Впервые Вольф стоял на капитанском мостике и не чувствовал себя капитаном, ведь все эти записи шариковой ручкой с утра пораньше, что записи в бортовом журнале, кричали об одном – судно неисправно, он сбился с курса. Все это время Вольф думал, что плывет к новым берегам, а на самом деле земля неумолимо отдалялась. Он ни разу не прокатился на трамвае, не посетил ни одну выставку и, раз уж на то пошло, никогда не поправлял официантку, которая обращалась