– Руку отпусти! – глухо, насилу сдерживая желание ударить по лицу брата, прохрипел Алексей. Атмосфера за столом становилась угнетающе враждебной. Приятели Дмитрия встали из-за стола и дипломатично вышли на крыльцо потравить табак.
Митя ослабил хватку, но руки не выпустил. Глядя на младшего с тяжелой внимчивостью, он цедил пиво и ждал ответа.
– Что молчишь, голова с ушами? Дураком был, дураком помрешь. Только не надо оваций, здесь не театр. Ты послушай меня спокойно, без сердца. Я же люблю тебя. Давай договоримся по-людски, как братья кровные, по-честному, ну…
Он отпустил руку, поправил сбившийся набок галстук и, продолжая смотреть на Алешу, серьезно сказал:
– Корявый ты у меня какой-то… Ей-Богу, с вывертом. Тебе сахар в рот кладешь, а ты выплевываешь. Тише, не кипятись. Я все разумею. Ну, корсаж у нее на груди лопается – богатое добро нажила… Все в первый раз… Вот ты и запал на нее. Не спорю, она баба яркая… Помню, тебя чуть глазами не съела. Но ты пойми и другое – шлющая она…
– Ты же сам… сам! – теряя контроль, вспыхнул Алешка, с отчаяньем и болью глядя на Митю. – Ты сам приехал в училище и повез меня с Белоклоковым в этот… А теперь… наповал меня бьешь!
– Полно, то ясно, голубь. Я же просто развеять хотел… мужчиной тебя сделать, а ты? Любовь-морковь… Тьфу! Ну что ты на меня опять жеребцом косишься?
Дмитрий отпил пива, закурил папиросу. В скулах у него что-то так и ходило, двигалось, будто под кожей бегал какой-то живчик, хотя в целом лицо оставалось спокойным, серьезным, отчасти расстроенным.
– Ты говоришь пошлости, Митя, – откликнулся Алексей. Он говорил по-прежнему тихо, но твердо, и от его голоса складывалось такое впечатление, словно он сразу весь придвинулся к брату.
– Ничуть! – насмешливо прозвучал ответ. – Вот выдумал. Окстись, отец дознается – за волосы рвать начнет. Уж достал меня: «Кто да кто у него завелся?». Мослы, мол, у тебя еще не выросли по бабам ходить.
– Ну да-а? – Алексей точно с лица сошел. Пальцы нервно нащупали и вытянули из коробки брата длинную папиросу.
– Вот тебе и «да». – Дмитрий поднес ему зажженную спичку.
– Что ты? – Алешка судорожно затянулся и тут же подавился табачным дымом.
– Известное дело – молчу. Так и без меня… доброхоты найдутся. То ты не знаешь эту породу змеиную? У них языки так и шают сплетней, как угли в печи.
– Спасибо тебе, – смущенно пробормотал Алексей и искоса бегло взглянул на брата.
– Да я не о том, – плохо скрывая досаду, отмахнулся Митя и с раздражением посмотрел, как неумело затягивается Алексей. Курил тот действительно неважно, как любой новичок, да и папиросу держал как-то неловко, по-женски, между двумя напряженно выпрямленными пальцами.
– Ну вот… окостыжил пальцы… Ты и курить-то, брат, толком не можешь! – Не удержался старший и брезгливо вырвал папиросу из его губ. – Брось, не умеешь – не начинай. Тебе на сцене выступать, а ты легкие гробишь.
– Опять